Саквояж со светлым будущим

— Что такое?!

— Отпустите меня!

— Да я вас не держу!!

— Матвей, она ненормальная!

— Отпустите вы меня!

— Лида, закрой дверь!

— Что?!

— Дверь закрой, кому говорю!

Женщина шагнула в коридор и прикрыла за своей спиной высокие двустворчатые двери.

Маша вдруг ее узнала. Это Лида Поклонная. Жена красавца Андрея Поклонного и сама тоже красавица.

— Это чья-то секретарша, — выговорила красавица брезгливо. — Она весь день мутит воду и ведет себя безобразно. Славочка говорила. Отпусти ее, Матвей, что ты ее держишь!

— Она упадет.

— Она не упадет.

— Я не упаду.

Маша сделала шаг назад и вытерла о брюки влажную ладонь.

Джентльмен исподлобья смотрел на нее. Лида Поклонная тоже смотрела со странным выражением.

— Извините меня, пожалуйста.

— Бог простит. — Это Лида сказала.

— Что-то случилось? — Это джентльмен спросил. — Вам плохо?

— Мне плохо, — быстро сказала Маша. — Очень плохо.

— Говорю же, она ненормальная.

— Я нормальная.

Лида пожала плечами, совершенно равнодушно.

Почему-то она не уходила, медлила возле высоких дверей, словно ждала чего-то.

— Как вас зовут? — участливо спросил джентльмен.

— М-м… Маша, — промычала она сквозь зубы. — Вепренцева Мария Петровна… м-м… я секретарь Дмитрия Родионова. Аркадия Воздвиженского.

— Их обоих?

— Кого… обоих? — не поняла Маша.

— Этих — и Родионова, и Воздвиженского?

— Это… один и тот же человек.

— Меня зовут Матвей Рессель, — представился джентльмен. — Я продюсер.

Маша кивнула. Ей наплевать, кто он, продюсер Рессель или композитор Керосинов. Ей нужно срочно добраться до Родионова-Воздвиженского. В доме произошло что-то ужасное.

— Но вы… здоровы? — помедлив, спросил продюсер.

— Да, да, но мне нужно бежать. Меня ждет шеф.

Матвей посторонился, а Лида и не подумала, и Маше пришлось протискиваться мимо нее и открывать дверь таким образом, чтобы не стукнуть красавицу по заду, а та лишь усмехалась все с той же брезгливостью.

В зале было пустовато, только официанты накрывали невесть откуда взявшийся стол — или он всегда тут был, просто Маша не обращала внимания? Воздвиженский был на террасе. Рядом с ним похохатывал Весник, и еще были Стас Головко, сын будущего украинского президента, и юная барышня.

— Маш, ты принесла книжки?

— Мне нужно с вами поговорить, Дмитрий Андреевич.

— Книжку дай, мне подписать ее нужно.

— Для меня, — с гордостью объявил Стас. «Меня» он сказал как «мене». — Да, познакомьтесь! Это Олеся, моя дивчина. А это…

— Мария Вепренцева. Я секретарь Аркадия Воздвиженского.

— То есть мой, — вставил Родионов. — Маш, дай книжечку подписать, а?

По его тону было понятно: он уже всерьез сердит, что Маша доставляет ему неудобства, а он ненавидел неудобства, даже самые мелкие! Кроме того, его раздражали мероприятия, на которых как будто ничего не происходит — то есть никто не берет у него интервью, не снимает на камеру, не задает вопросов, а все идет словно само по себе и независимо от него. За несколько лет он привык находиться в центре внимания, а здесь он был явно не в центре, а где-то сбоку. Полдня все слонялись просто так — это называлось «общаться», тянули коктейли, тянули вялые разговоры, тянули тупое ожидание.

Как люди в зоопарке, прилипшие к решетке вокруг грязного бассейна с грязной зеленой водой. Куда они смотрят? Чего ждут? Ждут моржа, писал кто-то великий. Они стоят вокруг решетки и ждут моржа.

И Родионов полдня «ждет моржа» — Тимофея Кольцова, с которым его заставляют знакомиться. И неизвестно, что там остальные гости, а также хозяева, может, Казимир Цуганг-Степченко с утра успел сгонять на охоту и добыть там парочку вальдшнепов или куропаток к ужину или же заклал тучного тельца, только он, Дмитрий Родионов, с утра работал. И вчера работал. И накануне отъезда работал и почти не спал, потому что подрался с любовницей и она даже обещала его убить.

Зарезать или что там?…

При мысли об убийстве в голове сразу включился некий маховик, который стал раскручиваться, набирая обороты.

Стас Головко показывал Маше и Веснику какие-то фотографии, по очереди извлекая их из бумажника. Весник смотрел с веселым интересом, а Маша с интересом страдальческим, будто ей больно, а рассматривание фотографий отдаляет прием успокоительного.

— …а вот это мы с отцом и с вашим премьером, он в прошлом году приезжал! Ну, это я дома, не знаю, как она сюда попала! — На «домашней» фотографии Стаc Головко с ногами сидел на кожаном белоснежном диване. Рубаха у него была чуть распахнута, открывая загорелую эллинскую грудь, а на низком стеклянном столике стояла извивающаяся, словно при последнем издыхании, ваза с лилиями, а в хрустальной пепельнице в виде дамской туфельки дымилась длинная сигарета и, кажется, даже ананас лежал.

Маша проводила фотографию глазами. Интересно, как именно должен себя чувствовать в этой жизни мужчина, который полузнакомым людям на приеме показывает свои фотографии в алькове?! Каким он должен быть?! Что у него на уме?!

— А это, — продолжал Стас, — мы на фестивале в Ялте. Тут праворуч Фомэнко, во-он, видите? Он тоже тогда на открытии был. Бачите?

Маша с Весником некоторое время «бачили», а Родионов, тот и вовсе не стал «бачить».