Саквояж со светлым будущим

Только там, за серебряной крышкой, он мог быть кем угодно — преступником, жертвой, титаном, стоиком или Прометеем, бедной Лизой, злобной мачехой, Ромео или на худой конец Джульеттой, главой преступного клана, домработницей, садовником, богачом или нищим. Он мог скакать на лошади, управлять самолетом, тонуть в подводной лодке, и спасать заложников, осторожно красться по темному переулку, наливать яд в хрустальный бокал, драться на мечах, разбирать старинные манускрипты, складывать логические головоломки. Да все, что угодно!…

Ему нравился жанр, самый свободный и залихватский из всех известных ему жанров!… Он не требовал от Аркадия Воздвиженского никакой кондовой, а также сермяжной, посконной и домотканой правды жизни — в детективах ведь можно все.

И он упивался тем, что ему можно! Он наказывал врагов и защищал друзей, он находил свою большую любовь, разумеется, единственную во вселенной, и был с ней прочно, железобетонно и навсегда счастлив. Он выдумывал изящные пассажи и прятал в собственные слова известные всем цитаты. Он спешил, когда занимался любовью, или, наоборот, смаковал ощущения, он прыгал с небоскребов и ходил босыми ногами по лугу. И в этом, именно в этом, была самая главная радость жизни, самое острое чувство свободы, самое драгоценное вино, которое он то цедил по капле, то опрокидывал в рот и жадно глотал — ведь не жалко, совсем не жалко, у меня его полно, этого самого вина, и оно не кончится никогда, потому что я точно знаю, где и как его можно добыть сколько угодно!…

Он был «равнодушный» и знал это за собой, и реальный мир с его реальными событиями, радостями, огорчениями или угрозами интересовал его гораздо меньше, чем тот, который начинался, стоило только нажать приятно щелкающий замочек и откинуть серебряную крышку.

В этот раз все пошло не так.

Родионов — нет, нет, за работой он становился Аркадием Воздвиженским, и только так! — Воздвиженский открыл компьютер, полюбовался на весеннее деревце, нашел файл и уставился в него с неким мстительным чувством.

Раз вы не хотите по-человечески, бормотало это самое мстительное чувство, то и дьявол с вами. Мне ничего не мешает. Мне все даже нравится. Программа визита срывается — и к черту ее! Сидим в доме, как заложники, — ну и пусть! Милиционеры дежурят на всех газонах — ну и ладно, очень хорошо! Вам есть дело до всей этой бессмыслицы, которая происходит здесь со вчерашнего дня — ну и валяйте, занимайтесь вашей бессмыслицей! А от меня не дождетесь. У меня два трупа, и я все еще никак не могу понять, как они связаны друг с другом и связаны ли вообще. И особенно неясно, как там оказалась эта дамочка в норковой шубе и почему именно от нее решили избавиться? Случайность это или все-таки умысел?

Воздвиженский подумал несколько секунд и стал быстро, как из пулемета, печатать, и все пропало, ушло — солнечный свет, птичья возня за открытым окном, запах близкой воды, цветов и свежескошенной травы. И вся ерунда с убийством, не детективным, а реальным, и Маша Вепренцева, и Лида Поклонная, и «чоловик», качающийся в кресле, как китайский болванчик, и Мирослава — все ушло.

Он печатал так некоторое время, а потом кто-то в голове у него гнусным голосом его собственной подозреваемой вдруг сказал: «А ведь она права. Маша-то, секретарша твоя. Дело странное, ох, странное дело!…»

«Да ладно, — сердито ответил он своей подозреваемой. — Мы сейчас с тобой быстренько разберемся, кто виноват в кончине дамочки в норковой шубе, и ты мне объяснишь, какого рожна тебе потребовалось ее убивать, и вот тогда, только если это ты ее убила, мы вместе подумаем, как тебе спрятать концы в воду!»

«Не— ет, -отозвалась подозреваемая и хищно шмыгнула кривым носом, — ничего не буду я разбирать! Во-первых, эту дамочку в норковой шубе я знать не знаю и видеть не видела. А во-вторых, твоя Маша дело говорит. Тебе перед отъездом звонили? Звонили! Ты Маркова подключал? Подключал! Маша на следующий день была сама не своя? Была! Даже ребенка с собой потащила, чего никогда в жизни раньше не делала!»

«Ну и что? — спросил Воздвиженский, и сморщился, и уже занес руку, чтобы стереть весь абзац, где его подозреваемая все шмыгала своим носом и сморкалась в углу, похожая на нищенку двадцатых годов в своем грязном свитере и матросском бушлате. — Вот я тебя сейчас!…»

«Да сколько угодно, — ехидно отвечала нахальная старуха. — Да хоть все сотри, мне не жалко. Говорю тебе, что я никого не убивала и знать ничего не знаю и ведать ничего не ведаю! А если Машка-то верно говорит, тебе самому разбираться надо! Кто тебе звонил, кто угрожал? Если бы этого хохла не зарезали, так и наплевать, кто звонил и угрожал, а так-то и не наплевать вовсе! А ну как тебя следующего зарежут? Взаправду зарежут, а не так, как ты придумываешь! И не сотрешь тогда ничего, потому что взаправду зарежут-то! Ты подумай, подумай хорошенько, ты писатель все ж таки!»

Воздвиженский сжал в кулак распластанные над клавиатурой пальцы.