Саквояжники

Мы с Риной стояли впереди на маленькой отгороженной площадке. Рина была в черном платье, белокурые волосы и лицо покрывала черная вуаль. Я посмотрел на свои новые черные ботинки. Это были ботинки отца, и они жали мне. В самую последнюю минуту я обнаружил, что у меня нет другой обуви, кроме сандалет. Робер принес ботинки из отцовского гардероба. Отец не носил их, и я пообещал себе, что больше ни разу их не надену.

Я услышал шумок, пробежавший среди прихожан, и поднял голову. Гроб уже заколачивали. Я бросил быстрый взгляд на лицо отца, и оно исчезло, а в моем сознании образовалась такая пустота, что на время я забыл, как оно выглядело.

Потом я услышал плач и искоса посмотрел по сторонам. Плакали мексиканские женщины с фабрики. Позади я тоже услышал всхлипывания. Слегка обернувшись, я увидел плачущего Джейка Платта.

Я посмотрел на стоящую рядом Рину. Через темную вуаль мне были видны ее глаза. Они были ясные и спокойные. Рыдания прихожан, оплакивавших моего отца, стали громче.

Но ни Рина — его жена, ни я — его сын, не плакали.

10

Это была теплая ночь. Легкий ветер со стороны пустыни проникал в мою комнату через раскрытое окно. Я лежал в кровати, откинув в сторону простыни. Этой ночи предшествовал длинный день, начавшийся похоронами. Затем мы с Макаллистером до самого его отъезда занимались делами. Я очень устал, но не мог заснуть. Мысли не давали покоя. Наверное, по этой же причине в свое время отец расхаживал у себя в комнате, когда все в доме уже спали.

За дверью послышался шум. Я сел в кровати, голос мой резко прозвучал в тишине:

— Кто там?

Дверь приоткрылась, и я увидел ее лицо, только лицо, так как черный пеньюар сливался с темнотой. Закрыв дверь, она тихо сказала:

— Я так и думала, что ты не спишь, Джонас. Я тоже не могу уснуть.

— Беспокоишься о своих деньгах? — спросил я с сарказмом. — Чек на туалетном столике рядом с блокнотом. Подпиши документ о передаче прав, и он твой.

— Дело не в деньгах, — сказала она, проходя в комнату.

— В чем же тогда? Ты пришла попросить прощения? Выразить сочувствие? Или может быть соболезнование?

Теперь она стояла рядом с кроватью и смотрела на меня.

— Ты не должен говорить так, Джонас, — просто ответила Рина. — Пусть даже он был твоим отцом, но ведь я была его женой. Да, я пришла извиниться.

Что проку мне было от ее извинения.

— Извиниться за что? За то, что он не дал тебе больше, чем смог? За то, что ты вышла за него, а не за меня? — горько рассмеялся я. — Ты не любила его.

— Да, я не любила его, — твердо ответила она. — Но я уважала его. Я никогда не встречала такого человека.

Я молчал.

Внезапно она расплакалась, присела на край кровати и закрыла лицо руками.

— Прекрати, — грубо выкрикнул я. — Теперь уже поздно плакать.

Она убрала руки от лица и посмотрела на меня. В темноте мне были видны серебристые слезинки, скатывавшиеся по ее щекам.

— Что значит поздно? — воскликнула она. — Поздно любить его? Но ведь я и не пыталась, потому что не способна любить. Не знаю почему, но, видно, так уж я устроена. Твой отец знал об этом. Он все понимал. Поэтому я и вышла за него. И вовсе не из-за денег. Это он тоже понимал. Его устраивало мое отношение к нему.

— Но если это так, то о чем ты плачешь?

— Мне страшно.

— Страшно? — рассмеялся я, но она не отреагировала на это. — И чего же ты боишься?

Откуда-то из складок пеньюара она достала сигарету, но не закурила. Сейчас ее глаза можно было сравнить с глазами пантеры, охотящейся в пустыне.

— Мужчин, — коротко бросила Рина.

— Мужчин? — переспросил я. — Ты боишься мужчин? Но почему, ведь ты так аппетитна.

— Ты действительно глупец, — рассердилась она. — Я боюсь мужчин с их требованиями, похотливыми руками и мозгами с одной извилиной. Боюсь слышать их слова о любви, когда на угле у них только одно — трахнуть меня.

— Ты сошла с ума. Мы думаем не только об этом.

— Разве? — спросила она. Я услышал, как чиркнула спичка. Пламя осветило темноту. — Тогда взгляни на себя, Джонас. Ведь ты все время желал жену своего отца.

Мне не надо было смотреть на себя, я и так знал, что она права.

И вдруг она прижалась ко мне. Ее губы покрыли мое лицо поцелуями. Она вся дрожала.

— Джонас, Джонас, пожалуйста, разреши мне остаться с тобой. Только на одну ночь. Я боюсь одна.

Я поднял руки, чтобы оттолкнуть ее. Под пеньюаром на ней ничего не было. Пальцы ощутили прохладное и мягкое тело, такое сладостное, как летний ветерок в пустыне, и коснулись торчащих сосков.

Я замер, разглядывая ее в темноте. Наши губы слились, и я почувствовал соленый привкус слез. Злость ушла, вытесненная желанием. И словно направляемые дьяволом, мы погрузились в пучину блаженства.

Я проснулся и посмотрел в окно. Первые лучи восходящего солнца уже заглядывали в комнату. Я повернулся к Рине. Она лежала на моей подушке, закрыв лицо руками. Я тихонько тронул ее за плечо.

Рина убрала руки. Ее открытые глаза были чистыми и спокойными. Она как-то неторопливо и плавно поднялась с кровати. Тело ее блестело, отливая золотом. Подняв с пола пеньюар она накинула его. Я сел, наблюдая, как она идет к туалетному столику.