Саладин, благородный герой ислама

С этого рокового дня христиане начинают совершать непростительные ошибки. Пехотинцы, если верить свидетельству Эрнуля, поручили своим сержантам передать Ги де Лузиньяну, что ввиду крайней нищеты и нехватки продовольствия, которую они испытывают, необходимо было бы воспользоваться слабостью фронта Саладина, чтобы попытаться прорвать его и найти в его обильно снабженном лагере то, чего больше всего им не хватает, то есть провизию. Высшая франкская знать — у которой, конечно, не было подобного стимула для сражения, но без которой ни одно предприятие не могло увенчаться успехом, потому что в ее распоряжении находилась конница, представлявшая в ту эпоху серьезную силу, и от которой чаще всего зависел исход боя — рассудила, что было бы слишком рискованно затевать такое крупное предприятие, пока франки, осаждавшие Акру, не получат подкрепление, ожидаемое в ближайшее время из Европы. Они еще помнили разгром 4 октября. Король Ги де Лузиньян разделял их мнение. Но сержанты пренебрегли им и увлекли своих людей на смерть. Первая ошибка: если Ги де Лузиньян не хотел помогать своей пехоте, то почему он не запретил ей вступать в бой? Почему не помешал ей уйти? Трудно поверить, что у него не было возможности приказать своим рыцарям перекрыть все выходы из лагеря. Но самая непростительная ошибка была совершена тогда, когда, видя во время первой фазы сражения, что его люди побеждают и что мусульмане, захваченные врасплох, оставляют свои позиции, Ги де Лузиньян почему-то не бросил свою конницу в бой, чтобы поддержать пехоту и закрепить ее победу. Как объяснить пассивность бывшего короля Иерусалима — не знает никто. Неужели святое дело не объединило баронов и простых смертных? Невероятное соперничество между знатью и простым народом в этом крестовом походе в тот день принесло свои горькие плоды. Конечно, первые порывы энтузиазма, связанные с отъездом, происходившим при всеобщем ликовании, спали за время долгой дороги. Неприятности и разочарования, возможно, даже больше, чем религиозный идеал, усилили желание победить или умереть у этих людей, которые ради того, чтобы стать крестоносцами, очистить в походе свою душу, в момент наивысшего религиозного экстаза поклялись на Святом Писании принести в жертву самих себя, отречься от всего, независимо от того, богаты они или бедны. Но они были солдатами, а не мучениками. Сохранился ли еще там, под Акрой, у этих пришедших из дальних стран людей знак искупления — красный крест на правом плече? По-прежнему ли они замечали в золоте блуждающих облаков (как это случалось в годы, предшествовавшие завоеванию Иерусалима) небесную армию, готовую прийти им на помощь, или щедрую на чудеса северную аврору, как ту, которую видели крестоносцы под стенами Антиохии и Эдессы? Видели ли они еще огни, падающие, как звездный дождь, на голые холмы Апулии, и по-прежнему ли громадные толпы людей преклоняли колени по дороге в Иерусалим, заметив над Иудеей град, спущенный с небес и зависающий на сорок дней? Поражали ли еще их воображение эти знамения, которые предшествовали значительным событиям, захватывая его накануне битв, видимые ими только на пороге смерти?..