«В битве при Гиттине, первой битве, в которой я участвовал, я находился рядом с моим отцом. Король франков, находившийся на холме, бросил своих людей в отчаянную атаку, которая заставила наши отряды откатиться до того места, где был мой отец. В этот момент я увидел короля. Он был жалкий, съежившийся и нервно теребил свою бороду. Он шел вперед крича: «Сатана не должен победить!» Мусульмане снова пошли на штурм холма. Когда я увидел, что франки откатились под натиском наших войск, я радостно закричал: «Мы их побили!» Но франки снова атаковали, и наши опять оказались около моего отца. Он еще раз послал их на приступ, и они заставили врага вернуться на холм. Я опять закричал. «Мы их побили!» Но отец повернулся ко мне и сказал: «Молчи! Мы разобьем их только тогда, когда упадет этот шатер наверху!» Не успел он закончить свою фразу, как шатер короля рухнул. Тогда султан спешился, простерся ниц и возблагодарил Аллаха, плача от радости».
Необходимо отметить, что полной и абсолютно достоверной картины Хаттинской битвы у нас нет.
Различные, как мусульманские, так и христианские, источники расходятся, к примеру, во мнении, когда именно была подожжена трава вокруг Рогов Хаттина — ночью или утром. Есть также версия, что поджигали дважды — один раз ночью, другой раз — днем, после начала боя. Но то, что сам поджог и возникшие из-за него огненная и дымовая завесы были, возможно, не самой благородной, но удачной выдумкой Салах ад-Дина, не отрицает никто.
Описание поведения пехоты тоже противоречиво — по одним утверждениям, пешие воины саботировали битву и дезертировали, по другим — действовали в соответствии с отданным приказом, по третьим — пытались на свой страх и риск осуществить героический прорыв.
Вызывает немало вопросов и поведение Раймунда Триполийского. Ряд историков убеждены, что ночью он вошел в сговор с Салах ад-Дином, и поэтому Таки ад-Дин дал ему и группе сражавшихся с ним рыцарей бежать. По другой версии, такого сговора не было, но граф Раймунд решил покинуть поле боя, поняв, что сражение проиграно, а Таки ад-Дин получил от дяди приказ не преследовать и тем более не убивать того, кого Салах ад-Дин продолжал считать своим другом и лучшим из франков.
Наконец, опять-таки есть версия, что граф Раймунд, Бальян де Ибелен и другие пытались прорвать окружение, и в какой-то момент им это удалось, но следовавшие за ними рыцари не смогли удержать и расширить образовавшийся коридор, и Таки ад-Дин снова замкнул их в кольцо.
Но все эти и другие споры никак не касаются итогов сражения: христианское воинство было разгромлено, его потери колоссальны, а множество славных рыцарей во главе с королем Ги и «принцем Арнаутским» Рено оказались в плену.
Чтобы понять всю степень деморализации армии Иерусалимского королевства, достаточно вспомнить свидетельство Баха ад-Дина о том, как после битвы один мусульманский воин вел за собой 30 связанных пленников. Каждого из них он связывал одного за другим, а все остальные просто стояли и смотрели, дожидаясь своей очереди и не пытаясь оказать никакого сопротивления.
В знак победы Салах ад-Дин велел перенести свой шатер на место, где совсем недавно стояли Святой Крест и шатер короля Иерусалимского. Еще до того как шатер был установлен, он начал своего рода парад победы. Воины и эмиры проводили мимо него вереницу пленников, а султан одаривал своих подданных деньгами, подарками, новыми пышными именами и воздавал им хвалу за подвиги. Воины, в свою очередь, громко славили султана и Аллаха, пославшего им до того еще небывалую победу над неверными.
Наконец шатер был установлен, и Салах ад-Дин, так же как и остальные воины, проведший весь день на солнцепеке, велел привести к нему самых именитых пленников — в первую очередь Ги де Лузиньяна и Рено де Шатийона. Того самого Рено де Шатийона, которого он в свое время поклялся казнить собственными руками.
И вновь источники, сходясь в главном, расходятся в деталях того, что за этим последовало. Если верить Баха ад-Дину, султан сидел на возвышении, а оба пленника стояли перед ним, явно страдая от жажды. Тогда Салах ад-Дин велел подать королю чашу розовой воды со льдом. Ги де Лузиньян сделал глубокий глоток, а затем передал эту чашу Рено. Трудно сказать, сделал ли он это лишь для того, чтобы Рено тоже мог напиться или с дальним расчетом — зная, что по мусульманскому обычаю пленник, которому дают пищу и воду, должен получить также и пощаду.
Но Салах ад-Дин не попался в эту ловушку и велел переводчику: «Скажи королю, что это он, а не я дает напиться этому человеку!»