Саламина

Было прекрасное раннее утро, безлунное, но светившееся звездами, девственной белизной земли и замерзшего моря. Дымка снежной пыли, низко висевшая над землей, скорее чувствовалась, чем была видна. Сани уложены, собаки пойманы и запряжены. Готово? Пошел! Стремительным броском с горы вниз, через ровный участок, через прибрежную полосу с треском и толчками через нагромождения прибрежного льда - выехали! Сани плавно скользят по равнине. Из темноты перед нами возникает человеческая фигура: старый Томас осматривает свои удочки на акул.

- Инувдлуарна, Томас, желаем счастья!

- Ивдлудло! И вам того же!

Темнота проглатывает его, мы одни. Высоко вверху, позади нас, к югу, северное сияние машет рдеющим занавесом над снежными вершинами нашего острова.

По воде до Уманака пятьдесят миль. Кружной путь, по которому мы ехали, втрое длиннее. Мы рассчитывали проехать его за три дня с двумя ночевками в пути. Более детально зимнюю дорогу не планируют. Из Игдлорсуита выехали в восемь.

Теперь в оправдание за подробное описание арктического путешествия, которому будут посвящены эти страницы, я должен сказать следующее: если эта книга хоть чем-нибудь напоминает настоящую жизнь, то прежде всего тем, что главное в ней не достигнутая цель, а случившееся попутно. Гренландская жизнь прекрасна тем, что здесь совсем не думают о жизни ради достижения какой-нибудь цели. Все идет само собой. Приятно не нести с собой флага, не тащить глупого плаката со странным лозунгом, чувствовать, как хорошо остановиться по дороге в никуда и оглянуться назад. Завесы северного сияния над снежными вершинами Игдлорсуина так же трогают меня, как и звезды над туманом, окупающим наш путь. Последуйте за мной, ибо мы с вами в путешествии по Арктике, и разделите со мной, если это возможно, удовольствия и тревоги, восторги и усталость - все, что мы испытываем в пути миля за милей.

Нас двое, Давид и я. У нас семь собак. В Гренландии обычно двое мужчин не ездят на одних санях. Но у Давида нет собак, а я не мог и не хотел путешествовать один. Два человека при хорошей дороге - это для семи собак не груз. Мы не везли с собой ничего тяжелого, немного одежды, оборудование для привалов, фотоаппарат, киноаппарат, провизия, корм для собак.

На пути до Кангердлугсуака не было других препятствий, кроме редких нагромождений торосов или отдельных больших обломков ледникового льда, которые мы могли легко обогнуть. Собаки взяли такой аллюр, что я, решив бежать позади саней, скоро был вынужден поддерживать темп, моментально меня измотавший. Насквозь мокрый от пота, я, задыхаясь, бросился наконец на сани рядом с Давидом. "Ты схватишь смертельную простуду", - сказали бы мы всякому, кто сел бы такой мокрый и разгоряченный, как я. Почему-то там, на севере, не простужаешься. Просто делается холодно. Я замерз и скоро опять был на ногах, собираясь бежать. Снова разогрелся и взмок. Жарко, холодно, жарко, холодно. Хорошо бежать так, если только хочется. Мне же следовало бы помнить, что в этот день нам предстоит проехать сорок пять - пятьдесят миль до ночлега и что жизнь в течение трех месяцев на маленьком острове как в клетке, - плохая подготовка к марафонскому бегу. Черт с ней, с осторожностью! Мыслимо ли было сидеть с таким пылом внутри? С такой телеграммой, какую я вез прижатой к груди? "Лопум, дубку, дубев, дубме, дубог", - говорилось в ней. Пылающие, магические слова. Написанные кодом? Конечно. Пусть так и остаются.

До Кангердлугсуака было пятьдесят миль. Оглянувшись назад, когда огибали мыс, мы увидели южное небо, освещенное дневным светом. Здравствуй, день! Прощай! Перед нами был мрак каньона. Мы въехали в него и сразу как будто съежились до размеров насекомого рядом с подавляющей грандиозностью горных обрывов.

Казалось, что мы ползем. И действительно, мы почти ползли. Покрытую снегом равнину внезапно сменила ледяная поверхность, ровная, гладкая, без единого препятствия, как только что замерзший пруд. Молодой черный лед был едва прикрыт белым инеем: "Снег", - подумал я; но это были кристаллы соли, выделившейся, как я предположил, при замерзании. Собаки налегли; железные полозья саней скрипели по соли, как по наждачной бумаге. Теперь мы оба должны положиться на свои ноги.

Облегченные от груза собаки могли бежать рысью. Собачья побежка, мы в тот день изучили этот аллюр, слишком быстра, чтобы человек мог идти шагом, но слишком медленна, чтобы он мог бежать. Этот темп, заданный ногам человека, может довести до исступления. Милю за милей мы терпели и наконец скорее от умственного утомления, чем от настоящей усталости, не выдержали и решили ехать на санях. Только один из нас садился на сани, другой бежал. Мы ехали на санях поочередно, не делая остановок. За этот день и вечер нужно было проехать еще много. Полная темнота настигла нас скоро - мы не проехали по фьорду и полдороги. С этого момента мы могли ориентироваться только по свету, который падал от маленькой полосы безлунного неба, видневшейся в зените между горными обрывами; ничего, кроме этого света и освещенных звездами вершин.