Саламина

Мы были уже несколько часов в пути, но еще на расстоянии многих часов езды до цели, когда стемнело. Дорога становилась все хуже и хуже. Собаки с трудом тащили нагруженные сани по шуге, а мы, вставая на ноги, при каждом шаге погружались в нее по колени. Проваливаться было нетрудно. Трудно было вытаскивать ноги. Временами мы двигались со скоростью не больше одной-полутора миль в час. Но даже при этой черепашьей скорости я, отстав, чтобы поднять упавшую варежку, с большим трудом снова нагнал сани, опередившие меня на двенадцать футов. "Если оставить в этом море шуги, подумал я, - сильного мужчину, одного, без саней, то он больше мили не прошел бы".

Я захватил с собой снегоступы. Вид их вызвал любопытство и, может быть, даже веселье у гренландцев. Странно, что они совершенно неизвестны в Гренландии. Я надел их, все каюры остановили сани, чтобы посмотреть, что будет. Это был триумф снегоступов. Я легко бежал по снегу, а они с трудом пробирались вперед с черепашьей скоростью. Мои снегоступы оказались слишком хороши: пришлось одалживать их всем по очереди, пока Саламина не положила этому конец, убежав вперед. Мгновенно она оставила всех далеко позади, а затем - чтоб ее! - ушла в сторону от нашего курса, будто не видела огней на снежной равнине впереди. Она или не слышала, как мы ей кричали, или не хотела слышать. И только когда убедилась, что мы за ней не последовали, возвратилась назад, заявив в виде оправдания, что жители Нугатсиака в январе расставляли там удочки на акул и там должна быть дорога. Все смеялись.

Когда мы приблизились к Нугатсиаку, навстречу нам вышел на лыжах человек по имени Эскиас.

- Вам следовало ехать вот тем путем, - сказал он, указывая на направление, взятое Саламиной.

Весь поселок, конечно, высыпал на улицу, чтобы встретить нас и развести по домам. Войдя к Павиа, я взглянул на свои часы: было семь тридцать. Двадцать две мили за девять с половиной часов! Это расстояние случалось покрывать за два часа. Арьергард каравана будет еще несколько часов в пути.

Наше вторжение в Нугатсиак напоминало поездку на родину. Только наоборот: жители Нугатсиака были выходцами из Игдлорсуита. Было бы очень приятно представить подобный визит как установившийся старинный народный обычай, но я должен признаться, что родился он недавно, только в этом году. Гренландцы, живущие маленькими отдельными группами на изолированных островах в пустынном краю, казалось бы, должны были бы как-то общаться. Но этого нет, если не считать сидения на похоронных кафемиках и танцев с двоюродными сестрами, спанья с ними и женитьбы на них. Мы можем, конечно, сегодняшнюю культуру Гренландии называть переходной, и то, что видим, называть и мы называем это прогрессом...

Проклятый прогресс наступил. Библия, образование - все эти красивые вещи уже ни к чему: евангелие прогресса выражено в слове "торговля". Гренландские торговцы так гоняются за своей маленькой выгодой в виде процентного начисления на жир и шкуры, а благожелательная администрация так упорно стремится измерять прогресс Гренландии в кронах, что первые слишком часто противятся общественным развлечениям, а вторые не удосуживаются о них подумать.

Троллеман отказывал в выдаче ключа от помещения для танцев с сознанием собственной правоты: они-де должны работать. С меньшим правом он заставлял поселкового бондаря работать два года без единого дня отдыха, а теперь отказывался разрешить ему ехать с нами. Это было большим ударом для Рудольфа и Маргреты и очень неприятно для нас (но все уладилось вовремя; об этом будет сказано в своем месте).

Празднества в течение двух вечеров и одного дня, из которых состояла наша "неделя", были разнообразны и многочисленны. Были, конечно, кафемики, и множество, но какие кафемики! Хозяев оживило присутствие гостей. У людей развязались языки; они разговаривали, смеялись. Вы теперь не просто заходили, садились, проглатывали блюдечко напитка, высиживали приличествующее число минут, вставали и уходили. Теперь вы оставались посидеть. И, раньше чем вы были готовы уйти из одного дома, кто-нибудь уже настойчиво звал вас в другой.

Вторым по значению после дома Павиа был дом Беньямина, помощника пастора. Дом начальника торгового пункта пользуется уважением сам по себе; не так обстоит дело с домом помощника пастора. А этот маленький паяц, Беньямин, ничего не значил ни в чьих глазах, кроме собственных. Дому его придавала достоинство его мать: она царствовала там, как королева. И все, чем замечателен был этот дом, исходило от нее. Она была великолепна: лет шестидесяти, почти без морщин на лице, с крепкими зубами, а какая улыбка. Одежда на ней безукоризненно чистая, волосы причесаны по старинке: собраны узлом на макушке. Черный шелковый шарф, которым она повязывала голову на манер тюрбана, подчеркивал одновременно и восточный тип ее лица, и королевское достоинство манер.