Саламина

Айсберги — устье Каррат-фьорда было заполнено ими — плавучие громады, окаймленные обрывами плоскогорья, триумфальные арки, под которыми могут проходить флотилии небольших судов, огромные столбы с тяжелым широким верхом и готические шпили — зримая фантазия из льда. Формы льдов невообразимо разнообразны. Они создаются под действием многочисленных сил: моря — его волн и приливов, солнца, силы тяжести. Я изучал их конструктивные принципы: их нет. Можете писать на холсте что хотите, дайте свободу игре воображения: действительность превосходит воображение. Предел конструктивных возможностей — это точка, где наступает разрушение. Как было красиво в день нашего отъезда на север! Дул северо-восточный ветер, хороший свежий ветерок. Небо цвета индиго, испещренное белыми барашками, синее море и лед; не говорите, что лед похож на нефрит или кристаллы хрусталя, скажите лучше, неумеренно восхваляя камень и кристаллы, что они так прекрасны, что похожи на лед. Лед — это абсолютное. Мы плыли среди льдов, пока не оказались с подветренной стороны Свартенхука.

Здесь мы увидели моржа. Некоторое время болтались вокруг него, пытаясь приблизиться на расстояние выстрела, но тщетно. Направились дальше.

Примерно в пятидесяти милях к северу от южного берега Свартенхука характер местности изменился. Вдоль берега идут низкие закругленные скалы, за ними расстилаются луга. По мере продвижения на север скалы понижаются и сменяются обширными сланцевыми или травянистыми равнинами. Расстояния здесь огромные, масштабы грандиозны, страна велика и однообразна. Таково было обрамление порта, в который мы прибыли в час ночи, — Сёнре-Упернивик.

Все поселения на краю света привлекают к себе искателей приключений. К сожалению, я только краем уха слышал фантастические истории о Клеемане. Фамилию свою — кажется, это установило германское правительство — он получил по документам, вынутым из кармана немца, убитого в Шлезвиге или во время франко-прусской войны. Он утверждал, что происходит от великих предков.

— Этот человек, — сказал он как-то, указывая на портрет Пастера, — мой дядя. (Может быть, дед или дядя матери — я точно не помню.)

Как бы то ни было, Клееман попал в Гренландию, получил там должность, женился, у него родился сын; здесь он и умер. Клееман-сын был королем порта, в который мы прибыли в ту ночь. Он выехал в гребной лодке нам навстречу.

Это был тихий человечек, добродушный и несколько беспомощный. Позже, у него в доме, во время игры на скрипке под аккомпанемент гармони сына, он показался нам старым итальянским шарманщиком, находящимся в стесненных обстоятельствах. Ребенок, игравший на гармони, бледный голубоглазый пепельный блондин, маленького для своих лет роста. Он сидел, свесив ножки, охваченный ремнем большой гармони, и играл с уверенностью и искусством умелого взрослого гармониста. Мне кажется, что мы никогда не забудем это очаровательное детское лицо, не забудем, как он играл и его улыбку, когда временами он поднимал глаза и встречался с нами взглядом. Это было трогательное до слез зрелище: грустный старик полукровка со скрипкой и его голубоглазый сын. На всей семье, на доме лежал отпечаток грусти. Казалось, все их существование напрасно, безнадежно. К нам они были очень добры.

Весь поселок имел заброшенный вид: мы удивлялись, как здесь люди ухитряются существовать. Им с трудом удавалось это. Большинство из них было одето в лохмотья и жило в жалких хижинах с земляными стенами. Здесь мы увидели нищих, в других местах Гренландии я их не встречал. У поселка дурная слава. Жители запирают двери. Удивительно, чем тут может вор поживиться? И все же, несмотря на дурную славу и грязь, поселок нам понравился — в нем жил Клееман. Пообещав побывать здесь еще раз, на следующий день мы отплыли дальше, на север.

Севернее Сёнре-Упернивика характер побережья изменяется еще больше. Низкие закругленные скалы вырастают, становятся громадными, холмы превращаются в горы.

— Как красиво! — говорил нам экипаж, глядя на них.

— Как красиво! — вторили мы.

— Как красиво! — воскликнул бы и житель русских степей или аргентинских пампасов, и тирольский или тибетский горец. Вид гор всегда вызывает восторг. Вертикаль — вот что важно для человека.

Мы не только продукт окружающей среды — земли, воды, воздуха, климата, пищи, но в более глубоком смысле некоего космического принципа, господствующего везде и во всем. Мы из плоти и крови — такими нас сделала земная жизнь. Наши чувства — продукт эстетики нашего мира; по образу мыслей мы искатели разумных оснований. «Великие дела свершаются, когда люди и горы встречаются».[38] Хотел бы я найти этому разумное обоснование, знать, почему это так. (Господи, да что же это! Почему это? Почему то? Почему океан мокрый или плоский? Почему…) Океан плоский, потому что вода стремится к низшему уровню, а так как она жидкая, то опускается до него. Все существующее, неодушевленное и живое, имеет ту же тенденцию. «Пустынная и плоская равнина!» Озимандия[39] — смерть, забвение, конец и закон всего.