Саламина

— Может быть, там столько и не будет, — ответил он.

— Тогда, все что у вас есть. Скол! (За ваше здоровье!) Павиа! (он любил пиво).

Оставив мясо, чтобы его забрала первая же шхуна, перевозившая товары в поселки, я с легким сердцем отплыл домой.

Конечно, если бы я об этом ничего не говорил, если бы на радостях не разболтал об этом Троллеману, если бы у меня хватило на это здравого смысла, то никаких осложнений не было бы. Но так как здравого смысла у меня не было, то два дня спустя, когда Троллеман попросил у меня одолжить ему моторную лодку для поездки в Тартусак (там была почтовая станция, которую он, как начальник торгового пункта, обязан был каждый год обеспечивать углем и мясом для собак), я сказал: «Конечно, пожалуйста», — и больше об этом и не думал.

Шла третья неделя сентября. Каждый день приплывали льдины из Ринк-фьорда и при первом сильном ветре с севера развертывались, как маневрирующая армия перед наступлением на Игдлорсуит. А моя моторная лодка стояла с неисправным двигателем, беспомощная перед надвигающимися событиями. Напрасно я просил уманакские власти одолжить мне такелажные приспособления, чтобы в случае опасности вытащить лодку на берег. Они обещали и не прислали ничего. Снова пришла шхуна — такелажные приспособления не прибыли. Очень обеспокоенный, я решил отправиться на шхуне в Уманак, забрать такелаж и вернуться на этой же шхуне, которая пойдет назад через десять дней. Заодно я бы прихватил мясо для собак, так как ближайшим портом, куда должна была зайти шхуна, был Нугатсиак.

Но Троллеман, услыхав о моем намерении, стал возражать самым энергичным образом.

— Нет, нет, не надо ездить. Нет, мистер Кент, не ездите. Они пришлют такелажные приспособления. Нет, не ездите.

Вначале я был даже озадачен бурным волнением этого легко возбудимого человечка. Он всегда любил поговорить, теперь говорил без умолку. Он всегда был добродушным парнем, веселым, открытым — «здорово, друг», «располагайся как дома», — а сейчас просто любил меня.

— Ну-ка, мистер Кент, давайте, выпьем. Да, да, вы должны выпить. Заходите!

Валить вину на соседа — неблаговидная привычка. Перекладывая часть ответственности на Троллемана, я должен признать, что тем не менее сам был виноват в происшедшем, во всяком случае, содействовал наступлению катастрофы.

— Я не могу зайти и выпить с вами, — сказал я, — потому что до отъезда должен поставить свою лодку еще на один якорь. У меня времени в обрез.

— Ну вот, мистер Кент, ну, ну, ну, я бы этого не делал, мистер Кент. Это для лодки совсем не нужно. Давайте, мистер Кент, заходите.

— Держу пари, что второй якорь будет нужен, если начнет задувать. Нет, пустите.

Но он не пустил меня, просто прилип ко мне — таким я стал дорогим гостем.

— Я поставлю за вас якорь, — сказал он, — я его поставлю. Сделаю это, как только ваша шхуна отплывет. Ну заходите же, мистер Кент, заходите.

Я как дурак зашел, выпил с ним стаканчик, два, три, четыре, я не считал. А Троллеман, веселый парень, просто захлебывался от дружеских чувств. Все в порядке, пора на борт, и я встал. Нет, он меня проводит.

— Я вас отвезу на лодке, я хочу вас отвезти.

У Троллемана были плохие отношения со шкипером шхуны. Пока Троллеман, взошедший вместе со мной на борт, изливал на меня остатки своей глубокой привязанности, судно подняло якорь и тихо отошло.

— До свиданья, до свиданья, — плакал Троллеман, не обращая на это внимания, — счастливого плавания, скорого возвращения. Ах, да, кстати, передайте вот это Павиа Корцену; тут кое-какой мой должок. — И он сунул мне в руку запечатанный конверт. — А теперь, счастл… О господи! Да мы отплыли.

Шкипер был непреклонен. Лечь в дрейф, для него! Он расхохотался. А Троллеман, спускаясь со шхуны и отчаливая, едва не опрокинул лодку.

— Не забудьте поставить якорь, — крикнул я.

— Поставлю, — отозвался Троллеман.

В тот же вечер в Нугатсиаке я записывал…

«Великолепие дня, солнце, синее море, золотые заснеженные горы, резкий, холодный, чистый северо-восточный ветер…» Я и сейчас помню красоту этого дня, золотой снег, который я писал, фиолетовые тени на нем, золотое и фиолетовое на фоне бирюзового горизонта неба. Помню ветер, крепкий ветер: моторная шхуна, идя прямо против ветра, с трудом добралась до Нугатсиака. И как дуло всю ночь! Мы оставались на борту шхуны.

— Это вам от Троллемана, — сказал я Павиа на другой день, передавая ему конверт.

— Мне? — у него был удивленный вид.

Он вскрыл конверт, в нем оказались деньги. Снова удивление:

— Мне? За что?

Я не знал.

— Теперь, — сказал я, — я возьму мясо для собак.

— Оно у вас, — сказал Павиа, — это все, что у меня было. Я так и сказал Троллеману, когда он приехал забрать его.

Мое мясо для собак пошло на создание запаса почтового пункта в Тартусаке.

— Теперь в Уманак, — сказал шкипер Ольсен, отодвигая тарелку и вставая. — Спасибо, Павиа.

И мы втроем пошли вниз, к берегу.