Сальери

В результате при содействии Сальери да Понте был не просто представлен австрийскому императору, но и удостоен краткой аудиенции, в завершение которой Иосиф II спросил, сколько драм тот успел сочинить.

— Ни одной, ваше величество, — честно ответил итальянец.

— Хорошо, хорошо, — ответил с улыбкой император, — значит, ваша муза еще совсем девственна.

Лоренцо да Понте пишет:

«Потом он отпустил меня. Мое сердце переполнялось радостью, благодарностью и восхищением его августейшей персоной. Это, без сомнения, был один из самых приятных моментов в моей жизни, и я никогда не смогу забыть его. Мое счастье не знало границ, когда пришел Сальери и сказал, что мне повезло и я понравился; эти слова поддерживали меня во время моей короткой театральной карьеры в Вене. <…> Они руководили моим вдохновением при сочинении произведений, которые я представлял для императорского театра. И именно они позволили мне выйти победителем из борьбы, которую я вынужден был вести с жалкой сворой педантов и голодных писателей, с завистливыми подонками, настоящей чумой от литературы…»^{40}

Как видим, Лоренцо да Понте не жалеет уничтожающих эпитетов для описания своих конкурентов, которые, как и он, мечтали занять место, освободившееся после смерти Метастазио. Одним из таких конкурентов был Джованни Баттиста Касти — талантливый либреттист, работавший с такими популярными композиторами, как Сальери и Джованни Паизиелло. Антонио Сальери, находясь над этой схваткой, здорово помог своему соотечественнику, только начинавшему карьеру в Вене. Более того, он даже согласился поработать с ним вместе над очередной оперой. Именно в этот момент в Вену приехала на гастроли великолепная труппа, составленная из самых известных в Италии певцов, и конечно же многие либреттисты бросились предлагать им свои произведения.

Лоренцо да Понте, позабыв про скромность, пишет:

«Я должен был из уважения к Сальери доверить ему написать музыку к моему первому произведению; он действительно был одним из первых мэтров того времени. Я предложил ему на выбор несколько разных сюжетов. К несчастью, выбор пал на сюжет, наиболее лишенный признаков будущего успеха: это был “Богач на день”. Я начал работу, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять разницу между идеей и ее осуществлением. По мере того как я писал, проблемы под моим пером множились без конца. Сюжет не давал мне ни достаточного количества характеров, ни ситуаций, способных поддерживать зрительский интерес в течение двух или трех часов, пока должно было идти представление. <…> После всего сказанного нетрудно представить сложность положения, в котором я оказался; 20 раз я хотел бросить всё написанное в огонь и попросить отставки. Тем не менее, совсем сломав себе голову и перемолившись всем святым, я подошел к концу и завершил пьесу. Потом я спрятал ее в глубине стола и достал лишь через две недели, чтобы перечитать уже с более холодной головой. Она мне показалась еще более жалкой, чем раньше; однако нужно было сдавать работу Сальери, который уже закончил первые сцены и не давал мне покоя по поводу остального»^{41}.

Понятно, что Сальери торопил своего протеже: такой шанс упускать было нельзя. Но да Понте всё тянул и тянул, и Сальери уже начал нервничать. Когда же композитор увидел окончательный вариант либретто, он сказал: «Это хорошо написано. Тут есть арии и сцены, которые мне нравятся, но нужно будет сделать кое-какие изменения — для увеличения эффекта музыки, а не по какой-то другой причине».

«Что же это оказались за изменения? — пишет в своих «Мемуарах» Лоренцо да Понте. — Искалечить, удлинить или укоротить почти все сцены, вставить новый дуэт, изменить слог в середине одной арии, добавить хоры, которые пелись бы… немцами! Устранить почти все речитативы и, следовательно, нанести ущерб развитию сюжета…»^{42}

Короче, Лоренцо да Понте был взбешен. Он не только не последовал указаниям более опытного мастера, но и принялся спорить с ним, совершенно не понимая, что конкуренты не дремлют и затягивать процесс до бесконечности нельзя. А ведь конкурентами были Джованни Паизиелло и Джованни Баггиста Касти, очень популярные в тот момент и в Италии, и в Вене. Впрочем, да Понте понимал это, ибо сам же написал, что «в Вене только и говорили, что о Касти и Паизиелло»^{43}. В итоге они всё сделали раньше и успех их оперы был огромным. Да и могло ли быть иначе, если певцы были безупречны, декорации и костюмы — красивы, а музыка — божественна?

Соответственно, Сальери потом в течение года не мог представить «Богача на день». За это время он успел съездить в Париж, откуда вернулся под впечатлением от музыки Глюка, которая, как признается Лоренцо да Понте, «сильно отличалась от нашей»^{44}.