Салфетка

— А вот это не скажу, — очень серьёзно ответил Макс. — Хотя мы знаем. А вообще практически всегда ясно, кто что видит. Они в этом сне говорят. И руками-ногами двигают. Как собаки, когда им охота снится. Так было, когда пропал один секретный документ. Всю группу этим веществом проверяли, один всё за левую сторону груди хватался. Оказывается, машинально в пиджак сунул, к сердцу для надёжности, хотя собирался в сейф, и велели ему в сейф, и сам уверен был, что клал в сейф — а открыли — нету!

Белка слушала, полуоткрыв рот, блестя голыми глазами. Шульц её глаза прозвал голыми и за ненакрашенность (не любил всякий макияж — после одной из первых сессий сказал: «Ты от рёва на панду похожа, слёзки должны быть чистые»), и за розовые выпуклые веки, за прозрачный взгляд, за открытость — по её глазам всегда было видно, что она хочет: есть, спать, секса, Темы, что-то спросить, рассказать… Он про неё часто напевал из Высоцкого: «Как смотрят дети, как смотрят дети…» С этими прозрачными глазами, с золотыми бликами в волосах — ни тёмных, ни светлых, маленькая и подвижная, она умудрялась выглядеть одновременно и маминым-папиным цветочком, и полным отморозком. Ни то, ни другое не было полностью верно.

— Ну что, чудо? — ласково усмехнулся он ей. — По глазам вижу, помираешь попробовать. Ты вот что: иди-ка в мамину комнату, там в буфете столовое бельё, возьми из ящика одну салфетку и принеси.

Белка, слабо веря ушам, пошла по коридору вглубь квартиры, в комнату, где он после смерти матери почти ничего не трогал — только вменил ей в обязанность там пылесосить и проветривать. В этой комнате время остановилось. Его мать (которой Белочка годилась во внучки, но не застала её в живых) так и умерла среди тех же старинных вещей, среди которых росла, не поддалась искушениям моды — ни в 60-е годы, выйдя студенткой замуж за изобретателя, не выбросила антикварную мебель, чтоб накупить тонконогой дряни, как делали многие, ни в 90-е, когда сын занялся бизнесом, не набила дом заграничными штуками. Так тут и остались поблёскивающие бронзой ручек и позолотой стёкол шкафы, тяжёлые тома дореволюционных, с ятями, книг, вышивки матери и даже бабушек, в рамочках под стеклом на стенах… А в чёрной шкатулке с резьбой обитали драгоценности. Белка втайне надеялась получить какую-нибудь из старушкиных цацек на 25-летие; нет, не удостоил; вместо этого заказал ей у знакомого ювелира, через того же Макса, золотой кулон-трискель.

Как-то давно, пока его не было дома, она залезла в шкатулку, украсила себе пальцы, уши, шею и долго любовалась собой перед зеркалом. А когда Шульц вернулся, узнала, что он оставлял на крышке «контрольку» — волосок — и за распускание лап была выдрана до вопля «Красный!».

В комнате стояла неподвижная тишина. Белка на миг отразилась в гранёных дверцах, за которыми чинно стояли чашки с золотыми розами, будто там был зачарованный, сонный сад. Собственная живая подвижная мордочка показалась ей лицом незнакомой красавицы, особенным, значительным.

Она открыла дверцу буфета (оттуда повеяло лавандой), достала одну из салфеток — белый полотняный квадрат, украшенный по краешкам мережкой, а в одном из уголков — выпуклой вышитой монограммой. Вздохнула, и с сожалением вышла вон.

Мужчины тихо, но бурно что-то обсуждали. До неё долетел голос Шульца: «Нет, хором, обязательно хором, ведь если только мой голос…» и ещё что-то неразборчиво. «Он меня нарочно услал. Для секретного разговора, — сообразила она и застыла на месте с салфеткой в руке от этой догадки. — Мог бы попросить банальный носовой платок — я б давно уже принесла. Нет, знал, что я там залипну…» И тихонько внутренне обрадовалась: хорошо быть с тем, кто тебя понимает, знает, как ты поступишь, ещё когда сама не знаешь!

Когда вошла, они молчали. «Пауки договорились», — цитатой подумала она. Шульц улыбался ещё одной из своих особых улыбок, да такой, что она опустила глаза и покраснела.

— Давай салфетку и садись. Будешь подопытным кроликом. — И повернулся к Максу: — Не у всех же там только смутное видение селёдочки под горчичным соусом! Ну, открывай свою ампулу.

И опять она тихо обрадовалась: хорошо быть с тем, с кем одни и те же книги читал и цитатами из общих любимых авторов разговариваешь!

Хрустнуло стекло. Возник пронзительный, едкий запах. Макс опрокинул ампулу с бесцветной жидкостью на салфетку, а Шульц поднёс ей к носу.

Резкая острая струя запаха… как два когтя в ноздри… дышать нечем… тьма… утягивает за голову куда-то назад… и пока не утянула — два голоса, вместе произносящие короткую фразу. Она её не поняла… то есть, поняла, не поняв, что поняла…

…тьма…