Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)

3. Ты со мною, Любовь, когда вместе я с милой и нежные руки держу, и – не помню – смотрю в ее очи иль тихо склоняюся к ней, закрывая свои. Все спокойно тогда и желанья молчат. И, как ангелы, светлые души свершают союз. И томительно-сладостно дух мой объемлет ее; словно пьет ее душу, вино виноградное, словно дыханье ее он вдыхает. Ты со мною, когда далеко от нее, как сейчас, в тишине этой ночи безмолвной, я с ней, и приходит неслышно родная душа. Вижу очи ее, и светлее и ярче они, чем – когда с нею вместе сидим и гляжу я на них молчаливо. И дышу я дыханьем ее… И мне кажется – вся она здесь, и втекает в меня сокровенная истинность чистой души. Незамутненней, цельнее вдали от любимой, томительно-сладостней чувство любви. И духовней оно – только нет в нем всей яркости жизни, нет чар земных и конкретных, земного труда…

Узнаю я тебя, Любовь, в словах любивших тебя самое, только тебя, и тебя называвших именем Бога. Чувства их мне знакомы по безмолвию тихой молитвы, по тому восторгу, что душу волнует, когда нисходит в меня сама Истина или когда предо мной многоцветное Божье творенье. Тогда обо всем и я забываю кроме Единого Бога, кроме самой Бесконечной Любви. И близки и понятны мне речи палимых любовью к Любви.

Они говорят о сладости, касающейся души при воспоминаньи о Боге, о забвении всего, трепетании духа и муках любовных его; говорят о молчании всех вожделений, томительном круговращении духа и вещем познаньи. Страстью, знакомою страстью, жгут их слова. И ощущают они, что любовь их – сам Бог, нисходящий в их душу; не умеют Его отличить от себя и все же отличают, томяся стремленьем к Нему. Всплывает в любви к Богу и в любовном общении с Ним живое сознание Его и сознание исконного с Ним единства; неуловимо переходят друг в друга, вечно переливаясь, чувство единства с Ним и чувство отдельности от него. И так же, как мне в очах любимой, в очах Иисуса узревается истекающее из них Все-единое Божество, Всеединое Благо.

Для того, кто читал творения мистиков, ясно, что природа Любви остается тою же самой, что те же ее проявления и формы, как в любви к Божеству, так и в любви к человеку. Только любовь к Богу в своих мистических выражениях ближе к той, которая во мне, когда я вдали от любимой; и обычно нет в ней всей яркости и жизненности земной любви. В этом ее недостаточность и неполнота, в этом роковая ограниченность мистической жизни. и естественно, что, как в любви одинокой, как в любви любить, сильней выступает момент пассивного наслаждения любовью и в мистической любви к Богу, которая редко претворяется в деятельность.

Мистическая любовь такое же ведение, превышающее разумное познавание и невыразимое в обычных словах и понятиях, как и моя любовь. «Обилие воссияния Бога в душе бывает совершенным Его невидением, и выше чувства воспаряющее чувство нечувствием всего, что вне. И как может быть и называться чувством такое, которое не знает: что такое и где то, в чем оно пребывает, и узнать иль постичь совершенно не может?» И все же любовь – познание. – «Никто не может любить то, чего не знает» и «всякий, кто знает Бога, уже любит Его, и не может Его любить тот, кто не знает». Любящий «познает сокровенное», «вкушает» Бога. Однако любовное и мистическое познавание превышает обычное. Оно не есть знание, т. е. наше, разумное знание. Но оно не отрицание знания, а усовершение его, непонятная для ограниченного и ограничивающего разума полнота ведения. В Божестве дух «слеп и не слеп…, бездействен и недвижим, как исполнивший всяческое свое действие». Он – «немыслимо как соделавшийся единым с Тем, кто превыше всякой мысли, и почивший там, где нет места разуму действовать, т. е. двигаться в воспоминании, или в помысле, или в размышлении. Бессильный постичь и познать непостижимое и дивное, он как бы опочивает на нем совершенным почитием, оным не-движением блаженного нечувствия». И в этом ведении – высшая достоверность.

Совершенное знание… Оно возможно лишь тогда, если познающий и познаваемое одно, если нет между ними различий, ибо иначе отличное недоступно, непознаваемо для другого. Если же нет различий, нет и различия между познающим и познаваемым, как таковыми – познающий и то, что им познается, и само познание одно. Это не знание наше, но все же это знание: я сознаю себя познающим, я помню: как и что познавал, хотя и не могу словами рассказать о познанном мною. Поэтому все же должно быть и различенье между тем, кто познает, и тем, кто познаваем. Мистическое ведение не отрицает, а усовершает, восполняет знание наше.

В мистическом ведении воспринимается нечто разумом непостижимое, нечто всевременное, превышающее разъединенность и отвлеченное единство, различие покоя и движенья. Ум «недвижно движется и вращается, живя более жизни в жизни, будучи светом в свете и не-светом, поскольку он сам в себе». Это знание – совершенное уподобление Познаваемому: дух, «созерцая Единовидного и сам единовиден и световиден делается», он «безобразен и безвиден», т. е. теряет свой образ, свой «вид». Это знание – слияние духа с Божеством, отличное от отожествления лишь тем, что относительный дух все же противостоит абсолютному Богу. Но именно потому мистическое ведение, если полно и совершенно оно, не только знание, а и всяческое причастие к Богу, т. е. к истинному Всеединству. «Солнце умное воссияв всегда светит, невместно вмещаяся все во всем…, все всюду присуще». А «Умное Солнце» и есть полнота Бытия и Любви.

Вот почему говорят нам мистики о видении Бога во «мраке», о неисследимой «пучине» или «бездне». Вот почему говорят не о том, что они познают или делают, а о том, что в них «совершаются Божественные действия». Потому же видят они себя в Боге или пребывающими «в Троице посредине Ее». И разве не этим объясняется самообожение, пантеизм, и как отрицанье всего тварного и как отожествленье с ним Бога?

Но познание – любовь. И в любви к Божеству ясно то же, что и в познании Бога. Предел и цель Любви в слиянии любящих, но возможна Любовь только, если они раздельны. Одна сторона Любви, единство как цель, предстает – как полное отожествление с Любовью. Но Любовь без разъединения уже не Любовь, как познание без него не познанье. Поэтому на вершинах мистической любви Бог воспринимается как не-Любовm. «И не видела там я Любви, и утратила ту Любовь, которую раньше носила в себе, и стала я не-любовью». Бог – не-Любовь, но Он – и Любовь, Любовь Всеединая. И потому то, что любит во мне, моя любовь, есть сам Бог, сама Божественная Любовь, как познание мною Бога есть Божье самопознанье. Бог любит меня; и потому я отличен от Бога и Бог от меня отличен: я люблю Его так же, как я Его познаю.

В Божьей Любви я вижу тебя, любовь к любимой моей! Неизмеримо различны вы и все же – одна вы и та же Любовь. Познаю и люблю я любимую – поскольку она во мне и я сам; и могу познавать и любить потому, что одно мы, что мы – одна и единая сущность. И не успокоится любовь моя к ней, пока мы не станем духом одним и плотью одной. Но всегда и в самом единеньи должен я сохранить и сохраню, если не суетна наша любовь, и нашу различность, разные лица: личность ее и свою. Не уподобиться ей я хочу, а – слиться с ней и в слиянии ею себя и собою ее гармонично восполнить, воссоздать двуединую личность. Но Богу я иносущен, и нет во мне ничего моего, никакого моего свойства: все – явление Божье во мне иносущном. Сама личность моя – только отблеск Божественного лика, и себя совершенного только в Боге могу я найти. Если цель всякой земной любви в единосущии при сохранении различности, цель любви к Богу в уподобленьи Ему при сохранении иносущности нашей.