Салихат

– А, ну тогда приду! – Она снова улыбается. – Вот только отец уйдет, у матери спрошусь хоть на часок. Больше нельзя, за малышами надо смотреть.

– И про Мину не забудь, захвати ее с собой.

– Да ведь Мины нет.

– Вай, что говоришь? Умерла, да?!

– Аллах с тобой, живая! Засватали ее, свадьба сразу после поста, вот она и сидит дома, так что считай, нет ее… Набери и мое ведро! – Это она сестре.

– А кто засватал? Не Хайрулла ли Ширханов, на которого она заглядывалась?

– Ай, нет. – Генже мрачнеет. – Хайрулла в город подался, на заработки, говорят, сейчас он уже в России. А там спутается с русской потаскухой и останется насовсем, не он первый, да ты сама знаешь. Как Хайрулла уехал, старый Эмран-ата сразу тут как тут. Вот как ждал, поняла, да? Мина плакала, в ногах у отца валялась, да только он ее избил и в чулане замкнул. Не выпускает.

Генже начинает всхлипывать, ей уже плевать, что Фаттах может услышать, а может, она как раз хочет, чтобы он услышал. Вдруг он тоже уедет в Россию, а неженатых парней в селе почти не осталось, одни вдовцы да те, кто вторую жену взять хочет. Есть такие, кто не разводится, а просто берет еще одну, хотя официально это запрещено. Да только кто в наше село сунется, чтобы порядок навести?

Мне становится не по себе, как подумаю о том, что красавица Мина достанется уродливому Эмрану-ата, похоронившему в прошлом году вторую жену, которая померла от старости. У него уж и внуки подрастают, как же бедняжка Мина с ним станет жить? Но некогда раздумывать над судьбой подруги, домой пора. Подставляю ведро под струю, она тонкая, ждать долго. Говорю Генже:

– Скажи, видишь ли ты Жубаржат? Здорова она? Ходит сюда?

– Ай, вижу, сестренка, почти каждый день вижу. Ничего, здоровая, только страсть какая худая, вот будто совсем ничего не ест, да. Про тебя спрашивала, не слышала ли я какие новости, но я сказала: «Не слышала, Жубаржат, да и тебе-то лучше знать, все-таки ты за отцом Салихат замужем».

Мне сразу такое облегчение! Значит, с Жубаржат все хорошо, раз на родник ходит. Дожидаюсь, пока ведро наполнится наполовину, и спешу обратно. За месяцы, что живу с Джамалутдином, отвыкла ходить на родник. Забыла, какое ведро тяжелое, а ведь до свадьбы таскала полные ведра на другой конец села. Железная дужка больно врезается в ладонь, каблуки туфель попадают в выбоины на разбитой дороге. Я теперь хожу не в резиновых галошах, а в настоящих туфлях, какие раньше лишь по праздникам надевала. Напоминаю сама себе городскую фифу, которая черной работы в глаза не видела. Хорошо, никто навстречу не попался, не то разнесли бы весть, что Салихат Азизова совсем от работы отвыкла.

Вхожу во двор, и Расима-апа тут как тут – брезгливо заглядывает в ведро, где на дне плещется вода, и велит ощипать кур, которым она только что свернула головы. Это мне наказание за поход к роднику. Расима-апа знает, что хуже для меня занятия нет, особенно сейчас, когда я от плохих запахов впадаю в дурноту. Но я так рада, что смогла отлучиться из дома и что скоро придет Генже, что безропотно выполняю ее поручение, и позже пеку чуду с курятиной, хотя самой есть их не хочется.

Сегодня Агабаджи в первый раз после родов вышла на кухню. Видимо, голод выгнал ее из комнаты, и она, прислонившись к дверному косяку, молча стоит и смотрит, как я смазываю взбитым яйцом чуду перед тем, как ставить в духовку. Смотрю на ее лицо – ведь хочет есть, но не попросит. Помнит, как гадость мне сказала, когда я ее поздравляла. Жалко ее, она такая изможденная, с опавшим животом, в грязном халате и нечесаная, поэтому кладу на тарелку два горячих чуду:

– Вот, возьми, поешь!

Но Агабаджи отворачивается и уходит. Позже Расима-апа собирает для нее еду на поднос. Мне хочется крикнуть ей вслед: «Как Агабаджи станет есть мою стряпню, если я ей хуже чумной?» Но я молчу, я не могу сказать этого вслух, и столько мыслей каждый день умирает в моей голове, потому что удел младшей в семье – соглашаться и молчать.

После обеда спрашиваю разрешения у Расимы-апа принять Генже. Ей хотелось бы мне отказать, но Джамалутдин и на этот счет оставил указания. Она с недовольным лицом кивает, прибавив, что мне повезло, сегодня она никого в гости не ждет, поэтому зала свободна. Скорей, пока она не передумала, приготавливаю все для чая, приношу небольшое блюдо с чуду, пиалу с колотым сахаром и цветные карамельки без фантиков, одеваюсь в нарядное платье и жду Генже, молясь Аллаху, чтобы мать отпустила ее.

Наконец вижу в окно, как она заходит во двор и останавливается, опасливо глядя на дом. Выбегаю и тащу ее за собой, а она сопротивляется, прикрывая лицо платком, и бормочет:

– Точно мужчин нет дома? Отец если узнает…

– Идем, идем. Там только Расима-апа и Агабаджи.