Салимов удел

Вопрос: если поместить психолога в одну комнату с человеком, считающим себя Наполеоном, и оставить их там на год (или на десять лет, или на двадцать), кто выйдет в итоге - два последователя Скиннера или два парня, закладывающих руку за борт пиджака? Ответ: данных недостаточно. Она открыла рот и сказала:

- В воскресенье мы с Беном собирались поехать по дороге N_1 в Кэмден - знаете, тот городок, где снимали "Дом Пейтона" - но теперь, наверное, придется повременить. Там у них прелестнейшая церквушка...

Сьюзан обнаружила, что бубнит очень плавно, не останавливаясь, хотя руки на коленях стиснула так, что пальцы побелели. Голова была ясной - все эти разговоры о кровососах и зомби еще не подействовали. Волны черного ужаса испускал спинной мозг, куда более древнее сплетение нервных узлов и волокон.

Труднее этого подъема по лестнице Мэтту ничего в жизни не выпадало. Все - что тут еще скажешь? Остальное просто не шло ни в какое сравнение. Кроме, может быть, одного.

Мальчиком восьми лет Мэтт состоял в отряде скаутов "Детеныши". До дома (материнского логова) нужно было пройти милю. В свете позднего полудня по дороге шагалось замечательно - просто великолепно. Но, пока они шли к дому, спускались сумерки и освобождали разверзавшиеся под ногами длинные, извилистые тени, а если компания горела особенным энтузиазмом и загуливалась допоздна, домой приходилось отправляться затемно. Одному.

Одному. Да, вот ключевое слово, самое ужасное в английском языке. Свечку убийцам не держат, а ад - всего лишь бледный синоним...

У дороги стояла разрушенная церковь - старый молитвенный дом методистов. Тылом руины выходили на дальний конец прихваченного морозцем и покрытого ледяными кочками газона. В поле зрения поблескивающих пустых окон собственные шаги вдруг начинали казаться очень громкими, мелодия (что бы ты ни насвистывал) замирала на губах, а в голову лезли мысли о том, каково должно быть внутри: перевернутые скамьи, сгнившие сборники церковных гимнов, разваливающийся алтарь, где теперь справляют шабаши лишь мыши... и ты гадал: а что же может там обитать кроме мышей - какие безумцы, какие чудовища? Может быть, они подсматривают за тобой из окон желтыми глазами рептилий. И, может быть, наступит вечер, когда они не удовольствуются подглядыванием. Может быть, однажды растрескавшаяся, висящая под сумасшедшим углом дверь распахнется, и то, что обнаружится за ней, с первого взгляда сведет тебя с ума.

Это было не объяснить отцу и матери, созданиям света - так же в три года ты не умел объяснить им, как запасное одеяло в ногах кроватки превращается в клубок змей, которые лежат, уперевшись в тебя равнодушными, лишенными век глазами."Ни один ребенок еще не побеждал эти страхи, подумал Мэтт. - Если страх нельзя облечь в слова, его нельзя победить. А запертые в маленькой головенке страхи слишком велики, чтобы пройти устье рта. Рано или поздно находится тот, с кем можно пройти мимо всех заброшенных молитвенных домов, стоящих на пути от усмехающегося детства к ворчливой зрелости. Но вот приходит такой вечер, как этот. Вечер, когда выясняется, что ты вовсе не проткнул давние страхи осиновым колом, а всего лишь засунул подальше, уложив в крохотные детские гробики с дикой розой на крышке."

Мэтт не зажигал света. Он поднялся по ступенькам, пропустив шестую, скрипучую, а ладонь, сжимавшая распятие, была скользкой от пота.

Добравшись до верха лестницы, он бесшумно повернулся, чтобы оглядеть коридор. Дверь в комнату для гостей, которую он захлопнул, теперь была приоткрыта. Внизу безостановочно журчал голос Сьюзан.

Осторожно ступая, чтобы не скрипеть, Мэтт подошел к двери и остановился перед ней. "Основа всех людских страхов, - подумал он. Приоткрытая дверь."

Мэтт протянул руку и толкнул. Дверь распахнулась.

На кровати лежал Майк Райерсон.

Лунный свет лился в окно, серебря комнату, превращая ее в лагуну грез. Мэтт тряхнул головой, будто пытался прояснить мысли. Казалось, он перенесся во времени назад, в прошлую ночь. Он сойдет вниз и позвонит Бену, ведь Бен еще не попал в больницу...

Майк открыл глаза.

Они коротко блеснули в лунном свете - серебряные с красной каймой, пустые, как вымытые классные доски. В них не было ни человеческих мыслей, ни человеческих чувств. "Глаза - окна души", - сказал Вордсворт. Если так, эти окна смотрели в пустую комнату.

Майк сел. Простыня свалилась с груди, и Мэтт увидел грубый шов - это медицинский эксперт или патологоанатом зашил Майка после вскрытия, и, может быть, насвистывал, зашивая.

Майк улыбнулся, обнаружив белые, острые резцы. Улыбка, простое сокращение мышц вокруг рта, не затронула глаз. Они сохраняли свою исходную мертвую пустоту. Майк очень отчетливо произнес:

- Посмотри на меня.

Мэтт посмотрел. Да, глаза были абсолютно пустыми. Но очень глубокими. В них можно было разглядеть серебряные камеи собственного изображения, сладостно погружающиеся в глубину, тонущие, отчего теряла значение жизнь, теряли значение страхи...

Мэтт отступил и выкрикнул:

- Нет! Нет!

И вытянул вперед руку с распятием.