Салюки

Когда Ане исполнилось три, ее кроватка развалилась. Доски из ДСП крошились, трещали, и надо было срочно искать нечто новое. Но в 1989-м достать нормальную койку для ребенка оказалось делом невозможным. Промотавшись целый день по мебельным магазинам, я вернулась ни с чем и принялась заматывать доски в местах разломов широким лейкопластырем. Аня удивленно спросила, почему я не купила ей новую кровать. Я ответила: потому, что их нет в магазинах.

– А почему их нет в магазинах?

От усталости и злости я сказала в ответ ужасную глупость:

– Потому что мы живем в такой стране!

– Мамочка, а мы здесь совсем не погибнем? – спросила трехлетняя Аня.

Наверное, это было вчера. Это еще продолжалось прошлое.

Как-то в ноябре 1990-го мы с Аней отправились за продуктами. В «моло€чке» и в угловом гастрономе прилавки были пусты. То есть совершенно пусты. Стерильны. И таким же был холодильник у нас дома. Аня очень хотела кушать. Я тоже. Мы бродили с ней под мокрым снегом, мы вышли на Тверскую, но и там не сумели купить ничего съестного. Оставалась наша Тишинка, тогда еще старая, грязная, воровская, однако внушавшая надежду на кусок мяса – пусть жутко дорогой, но это неважно.

Еще у ворот мы почувствовали потрясающий, совершенно новый запах. Он привел нас к высокому белому фургону на колесах. Там стояла очередь, довольно длинная, мокрая и злая. Запах плыл над ней, как розовое райское облако. Пробившись к его источнику, мы увидели, как в жаровне за стеклом крутятся на вертелах гигантские золотистые куры. Примерно через полчаса, с раскаленной добычей, зажатой между двумя картонными тарелками, завернутой в толстую серую бумагу, мы мчались домой.

Аня ела долго, молча, сосредоточенно и все не могла остановиться. До сих пор не понимаю, каким образом в желудке четырехлетнего ребенка мог уместиться этот жареный пернатый слон почти целиком. Наконец, обгладывая последнее крылышко, она зевнула и сонно заметила:

– Знаешь, мамочка, здесь все-таки еще можно жить, если иногда так кормят.

Это было уже сегодня. Это открылся один из первых кооперативных ларьков, в котором продавали горячих кур гриль. Началось будущее, или настоящее, точно сказать не могу.

У меня всегда были сложные отношения со временем. Я знаю, что новое – это хорошо забытое старое, а будущее – хорошо забытое прошлое. Прошлое почему-то всегда забывают хорошо, накрепко. Особенно когда мечтают о будущем.

Я смотрю на фотографии в старых альбомах, на кадры кинохроники. Все, кто смотрит вместе со мной, говорят: надо же, совсем другие лица, совсем другие люди.

Мы уверены, что знаем о них значительно больше, чем они о нас. Во всяком случае, одно нам известно абсолютно точно: они все умерли. Это их единственное будущее, о котором они по своей наивности не догадывались на момент съемки. Нам хочется верить, что они были другие, не такие как мы, теперешние люди, со своим колоссальным историческим опытом, со своим изумительным техническим прогрессом, со своим интернетом, клонированием, ядерной физикой, лазерной медициной, турами на Луну.

Мы глядим на них как большие и умные на маленьких и глупых. Мы глядим на них свысока.

Мы на них, а они на нас.

(Опубл. в журнале «VIP-регистр», № 2, 2002)

Брюки дев

На фоне убогого ширпотреба семидесятых школьная форма казалась шедевром дизайнерского искусства. Коричневое платье и черный фартук выглядели не так уродливо и даже по своему стильно. Наверное, потому, что сохранились почти неизменными с дореволюционных, гимназических времен.

Форма моего детства отличалась удивительным разнообразием. Было два варианта платьев. Прямое, как мешок, и отрезное, с юбкой в складку. Бретели фартуков с крылышками и без. Крылышки, в свою очередь, могли быть обычными и плиссированными. Впрочем, плиссированные крылышки считались дефицитом. К платью полагалось пришивать белый воротничок и манжеты, тоже разнообразные, простые и кружевные. Выглядело это вполне симпатично, во всяком случае, лучше, чем любая другая одежда, доступная ребенку из средней советской семьи.

Я помню душный ужас «Детского мира». Пудовые пальто в серую елочку, на ватине. Войлочные черные ботинки. Их называли «прощай молодость» и выпускали всех размеров, от самого маленького, детского, до самого большого, мужского. Унылая фланель платьев цвета хаки в красных и желтых цветочках. Хлопчатобумажные колготки, темно-коричневые и мышиные. Коленки вытягивались и отвисали. Верхняя часть была широкой, как у кавалерийских галифе. Такой фасон объяснялся тем, что хорошая девочка непременно наденет под них теплые панталоны, или, как говорила моя бабушка, «трико».

Сей уважаемый предмет туалета остался в далеком прошлом, когда колготок никто еще не знал, а носили чулки на подвязках. Но почему-то детские колготки продолжали выпускать в виде галифе вплоть до конца восьмидесятых.