Салюки

Кажется, за ней уже не следили. Во всяком случае, чувство опасности ушло. Или она просто устала от постоянного напряжения? Она знала, что чеченцы собираются убить Михо, как убили Коваля. Впрочем, об этом знал весь Владивосток. Единственный выход – уехать куда-нибудь очень далеко, в Канаду или в Австралию. Но для Михо отъезд за границу означал полную и безоговорочную капитуляцию. Он не собирался отдавать чеченцам власть в Приморье без боя. Он готов был объявить им войну, как только вылечит глаза. У него было для этого достаточно сил и средств. Он мог попросить о помощи своих коллег, высокопоставленных уголовников, чиновников, силовиков. У него имелись свои люди во властных структурах. Главное, чтобы его не убили здесь и сейчас. В Москве им это сделать удобней.

Но обо всем об этом она думала вяло, словно сквозь дымку.

Наверное, она переживала какой-то возрастной кризис. Ей исполнилось тридцать шесть лет. Она была замужем за богатым и влиятельным человеком, ни в чем не нуждалась, но мужа своего не любила. Ее удерживали с ним рядом благодарность, уважение, иногда жалость, наконец, просто деньги, но только не любовь. Она понимала, что если бы она по-настоящему любила Михо, он давно бы ее бросил. Ему требовалась не женщина, а вечный бой за нее.

По профессии Вика была актрисой театра и кино. Снялась в нескольких дурацких фильмах, в рекламных роликах банка, который вскоре лопнул. На Приморском телевидении вела еженедельную утреннюю программу, во Владивостоке организовала театральную студию для детей-сирот, иногда сама вела там актерское мастерство и ставила сказочные спектакли.

До одури ей хотелось ребенка. Уходили последние годы, когда она могла нормально родить. Но муж ее был стерилен. Если бы он не знал этого, она, возможно, нашла бы способ его обмануть. Хотя на самом деле ей просто надо было с ним расстаться. Она все отчетливей понимала, что Михо не ее мужчина, она проживает чью-то чужую жизнь и теряет свою собственную. Деньги, шмотки, шикарные машины, отдых в Ницце и на Майами в пятизвездочных отелях – все это, конечно, замечательно, и миллионы женщин ни за что не поняли бы Вику, сказали бы, что она дура и с жиру бесится. Честно говоря, она и сама себя не понимала.

Предновогодняя Москва взрывалась петардами, сверкала витринами и рекламными огнями, тонула в грязных сугробах у обочин, ковыляла по ледяной бежевой каше, ломала каблуки и ноги, пахла мандаринами, духами, бензином, перегаром, продрогшими бомжами. Вика оставила машину на платной стоянке неподалеку от метро «Арбатская». Она собиралась пройти по магазинам, купить подарки Михо, маме, кому-то из друзей. Она так и не решила, где встретит Новый год, но на всякий случай хотела купить себе платье и туфли.

Поход по магазинам – отличное средство от депрессии, особенно если есть деньги и можно ни в чем себе не отказывать. Вика ныряла в самые дорогие бутики, где не было толпы, продавцы здоровались, улыбались, предлагали чашечку кофе и рассыпались бисером. Для Михо она выбрала шикарный портсигар от Дюпон, из крокодиловой кожи, с золотой отделкой. Маме – крошечные золотые часики от Картье. Накупила дорогой косметики, нанюхалась духов, перемерила десяток вечерних туалетов и остановила свой выбор на узком длинном платье от Диор из тугого алого шелка, с открытыми плечами. К нему подобрала туфельки и сумку.

– Когда женщина покупает что-то красное, это значит, что она готова к переменам в жизни, – сказала ей молоденькая манерная продавщица и сладко улыбнулась.

Напоследок Вика посидела в кафе торгового центра, выпила кофе и свежего ананасового сока, уговаривая себя, что все отлично, лучше не бывает. И не надо ей никаких перемен в жизни. Что за глупости?

Слегка усталая, оглушенная примерками, ароматами, щебетом продавщиц, нагруженная легкими пакетами из плотной шелковистой бумаги и почти счастливая, она отправилась к машине.

В арбатском переходе на лестнице продавали котят, щенков, черепах, морских свинок. Ступени были скользкими, Вика осторожно ступала на своих шпильках и не смотрела по сторонам.

– Сударыня, мне кажется, вам надо взглянуть на этого щенка, – услышала она глубокий женский бас.

Густо накрашенная дама лет шестидесяти бережно держала в руках что-то маленькое, завернутое в серый свалявшийся платок, и в упор глядела на Вику. Это была действительно дама, несмотря на истертую кроликовую шубейку, стоптанные сапоги. Сквозь грубый макияж и явные признаки алкоголизма просвечивали следы былой красоты. У нее была царственная осанка и хорошо поставленный низкий голос.

– Нет, спасибо, – Вика улыбнулась и покачала головой, но не ушла, задержалась на минуту, полезла в сумочку. Ей захотелось дать потрепанной царице хотя бы десятку.

– Вы все-таки посмотрите, – дама откинула край платка.

Вика увидела белую мордочку, нежное длинное ухо.

– Салюки? – тихо спросила она.

– Совершенно верно, – кивнула дама, – салюки. Девочка. Три месяца. Я назвала ее Гретой, но вы можете выбрать другое имя.

***