Салют - Глория

— Да, точно. Он самый. Какие хочешь фильмы! Крутейшие фильмы! И даже порнуха, представляешь, в любых объёмах, на любой вкус, — Василий захихикал. — А компьютерные игры! Ты в них вообще играл? Там прямо всё видишь, как бы, своими глазами, только на экране. Стреляешь, сражаешься. Это вообще одуреть! А машины какие сейчас? Сами едут, сами скорость регулируют, тут тебе кондиционер, тут тебе навигатор, руль крутится плавненько-плавненько, и музыка, и хочешь поговорить по телефону — говоришь. Это будущее, Саныч! Это настоящее, наступившее, светлое будущее! И это — никакой не коммунизм. Это капитализм! Настоящий рай. Не то, что нам вдалбливали в советских школах. Всю эту мутотень про марксизм-ленинизм. Оказалось, что правы-то были наши противники с «загнивающего Запада». А мы, дураки, шли не туда, как бараны. Стояли в очередях за сырокопчёной колбасой, дрались за венгерские гарнитуры. И даже не представляли, что жить можно иначе. А теперь, возможностей — море!

— Разве раньше у тебя не было возможностей? — осторожно спросил Нестеренко.

— Ка-ких?!

— Ну ты вон, к примеру, захотел стать космонавтом — и стал.

— А какие ещё были стремления тогда? На завод идти пахать? Или целину осваивать? И сколько можно было заработать на той целине? Космос же давал перспективы. Хотя бы какие-то. Но даже с этими перспективами, какой у меня был «потолок»? Предел мечтаний — купить автомобиль «Волга». Это гнилое корыто, которое по сравнению с иномарками — просто металлолом. Что ещё? Поехать отдыхать в Пицунду? Или в Анапу? Заграница перекрыта. Никуда не выпускали. Зато теперь. Путешествуй сколько душе угодно. Я уже успел съездить на Гоа. Ты не представляешь, какой это был царский отдых! Тебе такого и не снилось. Словно умер и попал на небеса. А вот, погляди… — Василий вынул свой новый смартфон и принялся водить пальцем по экрану. — Ёлки-палки, никак не могу освоить эту технику… Вот… Ага. Вот. Смотри.

Он повернул экран к лицу Александра. Тот присмотрелся. На экране была фотография роскошной блондинки в купальнике. Девушка обладала бюстом четвёртого размера, и, почему-то, неестественно раздутыми губами, словно ужаленными пчелой.

— Симпатичная мадам, — оценил Нестеренко. — А что у неё с губами?

— Это теперь так модно, — убрал смартфон Швецов. — Моя жена. Милана. Девятнадцать лет. Ух, и горячая штучка! А в постели что вытворяет…

— Погоди, а как же Кира? — перебил его удивлённый Александр.

— Кира? А, ты про мою первую? Ну так, Саныч… Ей же за семьдесят перевалило. Ну сам посуди. Ей семьдесят, а мне двадцать пять! Какая тут может быть жизнь? У меня сыну уже пятьдесят. И внуки — мои ровестники. Я конечно помогаю своей бывшей. Она уже божий одуванчик, вся больная. Пенсия — десять тысяч рублей. Почти минимальная. Жила лишь за счёт надбавки, которую ей за меня платили. После того, когда я пропал. Нас же посчитали тогда погибшими. Думали, что станция взорвалась. А теперь, когда я появился, надбавку эту ей убрали, и оставили ту самую несчастную десятку. Ну а я чё? Я же не бессердечная скотина. Помогаю ей. Так что всё у неё в порядке. За неё не переживай. И не смотри на меня так. Можно подумать, что ты, вернувшись к своей старухе, стал бы с ней жить.

— Да, вернусь, и буду с ней жить, — с сердитыми нотками ответил Нестеренко. — Потому что это не старуха. Это моя жена.

— Дело твоё. Некоторые, вон, современные артисты, и со старухами живут. Ну а я свой выбор сделал и не жалею. И раз уж у нас зашёл об этом разговор, то я тебе признаюсь. Сначала не хотел тебя расстраивать. Но теперь думаю, что всё-таки нужно тебе рассказать. Жена твоя умерла. У Кусаинова тоже. Так что вы теперь вдовцы.

— Как умерла? Когда?!

— Пять лет назад ещё. От диабета.

— А Лариса?