Салюты на той стороне

Но никакого солнца, Ник все рассчитал, но и болтать нельзя. Малыш не лает, стоит на траве.

Я первым иду, потому что с собакой, потому что Малыш к девчонкам привык, может голос подать, если увидит кого-то впереди.

Малыш ты, Малыш, говорю, подставляю руки, забирайся.

И он забирается, как тогда, возле лестницы, но только сейчас ни для кого это не удивительно, каждый про себя думает.

Сначала не тяжело.

От Малыша пахнет псиной, мокрой речной шерстью, как будто искупался в Сухоне, вымазался в тине.

Шагов через двадцать он начинает дергаться, елозить.

Начинается.

– Ты чего?

Стараюсь не двигать плечами, чтобы не залаял, только бы не залаял.

Мне кажется, что Ник может приказать его в реку выкинуть, запросто. Иначе выдаст всех, иначе станет опасно. Поэтому лаять нельзя, никак. Даже придумал уже, что сделаю, если вдруг – сам заору, скажу, не знаю, что опасность увидел, что нельзя вперед.

Придумаю.

Не шевелись, Малыш. Пожалуйста.

По сторонам почти не смотрю, только под ноги, но что-то заставило. Там что-то черное, маленькое, смутно поблескивающее, в темной дыре, которую еще перепрыгнуть придется.

За спиной ребята тормозят, поэтому сгибаю колени – ох и тяжело подняться будет – и достаю это маленькое, молясь про себя, чтобы не свалиться на хрен вместе с Малышом.

Осторожно высвобождаю одну руку, чтобы взять.

А это телефон, маленький телефон Ленки.

Точно помню, что ее, мы еще слушали разное, когда телевизор сломался и Блютуз ей перекидывал песни, которые нам, пацанам, нравились больше, например, включали громко песню группы «Фактор-2», там про войну, что она – бесконечная стрельба над головой, а сейчас бы прибавил разное.

Зачем она тут телефон бросила?

Дурочка, растеряша.

Вот Ник будет ржать.

– Эй, ну ты там заснул? – Это кто-то за спиной, Белка, наверное, не успокоится никак.

Качаю головой и понимаю – это нельзя здесь оставлять, ни в коем случае нельзя оставлять.

Потому что Ник пойдет последним, Ник увидит.

То есть это ничего особенного, нет ничего такого в том, что Ленка уронила телефон, дорогой и хороший телефон, который так любила. Потому что когда идешь в темноте, выронить можно все что угодно, я так однажды ключи в подъезде посеял, так отчим орал, даже по морде врезал, но не очень больно. Так, отекла немного.

Сейчас, Малыш.

Сейчас мы придумаем.

И я, изогнувшись над ямой, придерживаю поскуливающего Малыша одной рукой – засовываю телефон в карман штанов.

Надеюсь, Ленка не подумает ничего такого, а я верну.

– Ну, Юбка, ты что, нас угробить хочешь? И Малыша.

И вот из-за этого, из-за Малыша, я киваю и сразу же иду дальше, о телефоне забываю – глубокие карманы, ничего. Сейчас все встретимся, а Ник расскажет Сене о том, что будет, если ночью прийти в пустую комнату воспитателей, и про кукурузные лепешки для Пресного расскажет.

Потому что когда Сеня над холмиком с искусственной дешевой розой плакал, так плакал, что я чуть было ему не сказал, но потом подумал, что нельзя, никак – я ведь не верю в Алевтину Петровну; это Ник должен.

• •

Через десять минут я снимаю Малыша с шеи, но он не торопится бежать к домам. Дома все еще далеко, но гораздо ближе, чем раньше, – мы теперь на стороне Города, и видно, что в домах никого, только обожженные черные окна и балконы. Через речку мы бы даже с нормальным зрением ничего такого не разглядели.

Ребята по одному за спиной сходят с моста, последним Ник – он спокоен, он не видел, что я поднял телефон.

Толпимся, не двигаемся, не знаем куда.

– Нужно в дом войти, – говорю.

– Ты думаешь? – резко, зло говорит Ник, кивает на обожженные, оплавленные пластиковые окна. – Может, не стоит?

– Надо обязательно, – упрямо говорю, – может, там люди есть.

– Ты фильмов пересмотрел.

– Ник, я пить хочу, – вдруг говорит Белка, противная, назойливая Белочка, – давай зайдем, он прав.

– Вам что, в реке воды было мало. – Он огрызается, но сдается.

По лицу видно, что он сдался, давно.

– Мы с Юбкой зайдем, разведаем, что там.

– Пусть Белка со мной пойдет, – говорю, – Белка, не ты.

Ник вмерзает в землю, замораживается, потому что не от Мухи, не от ровесника, а от меня, жалкого, тихого, который только и мог рядом с кем-то быть, шестеркой, услышал.

– Ну потому что, – объясняю, – ты высокий, на солдата похож. Ну и я не очень мелкий, вон ноги какие, лыжи просто… Вот что они сделают, если двух почти что мужиков увидят, похожих на солдат? А если девчонку? Хотя бы сразу не убьют.

Думал, Белка откажется, завопит, но она согласилась, сразу же.

У нее светлые тонкие волосы, не как у Ленки, а еще словно бы детские, как пушок. У брательника в годик были такие, помню.

Дом обычный, частный, во дворе тишина, только возле крыльца лежит мертвая кошка. Белка замирает. Вот сейчас заревет, думаю, все-таки не надо было, не надо было брать девчонку, как же это я не рассчитал, но она молчит. Долго молчит за спиной.