Салка Валка

— Салка! — сказал он. — Я наконец вернулся к тебе после всего, что сделал, после всего, что пережил. Я жил, озаренный светом твоих глаз. Он проникал мне в душу. Он струился в моей крови при стоградусной жаре на Гаити и при пятидесятиградусном морозе на севере, у Гудзона, среди негров, индейцев, эскимосов. Зарабатывал ли я деньги или терял, ты была моей силой, ты укрепляла мою волю. И теперь, когда я наконец вернулся домой, к тебе, ты вдруг начинаешь заводить разговор об обществе, несправедливости, о голодных детях на берегу…

Глава 14

С этого дня в забытом богом Осейри появился еще один большой человек: в местечке, где, казалось, не будет конца злосчастью и разорению, был теперь человек, не имеющий долгов; и хотя никто не видел его денег, предполагали, что они у него водятся; старики дивились, до чего же изменился Стейнтор после Америки: он дал понять, что намерен скупать рыбу.

Теперь, когда закатилась звезда Йохана Богесена, наступило время взойти звезде Свейна Паулссона. В Осейри он был единственным независимым рыболовом. Сейчас он собирался отправить на зимний промысел две моторные лодки. Не успел, как говорится, человек затянуться понюшкой табаку, как все изменилось. Торговая фирма Йохана Богесена осталась не только без купца, но и без товаров; списки должников перекочевали в расчетные книги Свейна Паулссона. Он нанял себе где-то делопроизводителя, чтобы регистрировать приходы и расходы и развешивать овсяную крупу. Что касается управляющего Йохана Богесена, то он стал почетным членом какой-то пьяной компании, созданной отчаявшимися безработными — отцами семейств — и пройдохами, и теперь они чинили разбой среди бела дня, вместо ночного времени, как это бывало прежде, когда попойки и скандалы не выходили из границ приличия. Лавка Богесена оказалась закрытой. Белый дом в Осейри также был закрыт; на дверях висел большой замок, ставни были заколочены, так как фру Богесен находилась в Дании. Она помогала сыну и невестке обставить загородную виллу. Сам Богесен тоже находился в отлучке. По последним сведениям, он вернулся из-за границы и сейчас жил в Рейкьявике. Ходили слухи, что он серьезно болен. Одни утверждали, что с ним случился удар, другие — что он лежит в беспамятстве, а кто-то приехавший с Юга сообщил, что бедняга Богесен находится в таком ужасном положении, что продал последнее пальто. Закрылся Национальный банк. Все денежные источники иссякли. Вкладчики могли получить лишь незначительную часть своих вкладов. Все надежды теперь возлагались на альтинг, который на очередном заседании после Нового года будет решать вопрос, сможет ли государство помочь обнищавшим банкам или же им предоставят возможность разоряться до конца. Никто не знал, как обернется дело. Ближе к зиме сыпь украсила детские лица, старухи сидели дома, сучили грубую шерсть и оплакивали свои грехи. Они не находили слов, чтобы осудить легкомыслие молодежи. После летней забастовки четыре девушки забеременели. Только шорник и его жена наслаждались жизнью. В самый разгар лова они отправились на Юг вставлять искусственные зубы.

Вернется ли Йохан Богесен? Как это там говорится во всемирно известном стихотворении об Урмене Длинном: вернется ли он?[11] Сезон лова давно начался, и за чисткой рыбы было сказано немало грубых слов по адресу этого благородного человека, любившего их, всех жителей поселка, как своих детей. Неужто он допустит, чтобы они померли с голоду и от денатурата, в то время как его пакгаузы ломятся от соленой рыбы? Некоторые дети бросили учиться — им не в чем было ходить в школу. Теперь они сидели дома, в этих дырах, кишащих паразитами, пели песни и ругались, задыхаясь в чаду примусов, лишенные питания, основанного на последних научных данных.

В начале сезона с Юга прибыл человек; правда, он мог бы и вовсе не появляться в этих краях. Он приехал в поношенном плаще — это среди зимы-то! — с сигаретой в тощей руке, большеглазый, с ввалившимися щеками. Его встретили на пристани молодые «красные», закурили с ним, спустились на берег, угостили горячим кофе.