Салка Валка

Идя по извилистой дороге среди ложбин, уступов, откосов, усыпанных валунами и галькой, где стоит только ступить ногой, как маленькие камешки с грохотом, танцуя, летят с горы вниз, они взобрались на крутой пригорок. Она шла впереди. Оба они разгорячились от ходьбы. В ложбине проснулась овца с маленькими ягнятами, В испуге отбежав на несколько шагов, она повернулась, чтобы рассмотреть грозившую им опасность. Через секунду она уже скрылась за ближайшим холмом вместе со своими детенышами. Спокойная вода внизу продолжала оглашаться птичьим безмятежным «о-о-о». В воздухе как бы царил большой праздник.

Они уселись в зеленой ложбинке, поросшей вереском и тмином. Они сидели рядом, близко друг к другу, разгоряченные, раскрасневшиеся, с блестящими глазами, опьяненные весенним горным воздухом. Он взял ее влажную шершавую руку в свои, положил голову ей на колени, поднял глаза и стал наблюдать за выражением ее лица, полублизкого, полудалекого, гордого и смиренного и немного задумчивого. Салка не пыталась ни освободить свою руку, ни столкнуть его голову с колен, она опять нашла соломинку и стала жевать ее. Он прижал ее руку к своей груди. Не было сказано ни одного слова. Они боялись шелохнуться, боялись нарушить очарование тихой музыки жизни. Овца, давно наблюдавшая за ними из-за овражка, величаво удалилась со своими ягнятами, притопывая копытцами при каждом шаге, будто выражая свое возмущение. «Вода-вода-вода», — доносилось со всех концов фьорда. Но в воздухе не видно было ни одной птицы, кроме золотистой ржанки, которая только однажды произнесла свое «пи-пи-пи» меланхолично, как молитву.

— Пройдемся еще немножко, — сказала девушка, нежно пощекотав соломинкой его щеку. — Раз уж мы зашли так далеко, то давай доберемся до Дюрадаля за Хёгаксельном; там сейчас высокая сочная трава.

И они опять пошли рядом, а там, где дорожка была узкая, он положил ей руку на плечо.

— Мне казалось, что я спал, — сказал он.

— Мне тоже так показалось, — сказала она. — Ты долго лежал с закрытыми глазами.

— Я никогда не думал, что мне доведется пережить такую волшебную ночь, — сказал он.

— Удивительно теплая нынче ночь. Скоро взойдет солнце. Прости меня, Арнальдур, но когда ты мне говоришь, что никогда не переживал подобной ночи, мне не верится: ты ведь так много ездил по свету.

Он не ответил ей прямо на это возражение, но еще ближе наклонился к ней и спросил:

— Тебе не странно, что мы ходим вместе… весной?

— Да, — выдохнула она, не подымая головы.

— Салка, я отдал бы в твои руки управление всей страной. Я уверен, что, когда наступит революция, ты войдешь в центральный комитет коммунистической партии. Ты станешь комиссаром.

— Не понимаю, неужели тебе доставляет удовольствие смеяться над такой простой, обыкновенной девушкой, как я?

— Я говорю серьезно.

Некоторое время они шли молча, затем она спросила:

— Арнальдур, скажи мне, пожалуйста, почему ты тогда отказался от кофе в Оддсфлете?

— Когда ты рядом, остальные люди кажутся мне незначительными, пустыми… Собственно, я никогда не находился в большей опасности, чем…

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она, затаив дыхание.

Но он не пояснил своей мысли.

— Ты знаешь, кем я собираюсь тебя сделать? — спросил он.

— Сделать меня? О чем ты?

— Я знаю, ты думаешь, я сделаю тебя управляющим рыболовецкой коммуной, — сказал он, поддразнивая. — Вовсе нет. Ты ошибаешься. Не потому, конечно, что ты с этим не справишься, а потому, что тебе по плечу более трудные задачи, которые я не могу поручить никому другому. Я хочу назначить тебя руководителем кооперативной фермы вместе с детским домом.

— Как, здесь будет детский дом? — спросила девушка, просияв, хотя сообщение о своем назначении она приняла довольно холодно.

— Конечно. Во всяком случае — на летнее время. Очевидно, нам придется пригласить специалистов. Они будут вести воспитательную работу среди ребят. Но ты будешь руководить всем: коровами, овцами, земледелием, инженерами, специалистами.