Саломея

— Так изволь же сказать, что такое случилось с моим Прохором?

— Обманули меня, вот и все! — крикнула Авдотья Селифонтовна, приподняв голову с сердцем, — черта на подставу взяли, да меня не обманете!

— Что ты это говоришь, сударыня! Ох-о-хо, кто-то испортил свадьбу!

Василий Игнатьич почесал в голове и вздохнул.

— Наказание божеское! — проговорил он, — ох-о-хо! за кем бы послать?… Послать разве за Селифонтом Михеичем и Марьей Ивановной?…

— Да за дохтуром-то бы послали, — сказала няня, — прописал бы лекарствица Дунюшке; сердце так и колотит, и голова словно горячий уголь.

— За дохтуром? — спросил Василий Игнатьич, — за дохтуром!.. Боюсь, совсем уморит!..

Василий Игнатьич был совершенно растерзан. Голова ли у него болела от заздравного вина на свадьбе сына, или перепугала его болезнь Прохора Васильевича, только он был весь не свой, и как назло, покуда послал за доктором и успел дойти до спальни, где лежал больной, случилась новая беда, точно как deus ex machina,[154] столь обыкновенный в море житейском.

Мы уже сказали, что и домашняя челядь и все соседки, сбежавшиеся смотреть на свадебную порчу, решили общим сове-том послать скорее за Еремевной. Ее ждали с нетерпением.

— Поди-ко-сь кто-нибудь, посмотри, не идет ли Еремевна, — повторяли по очереди то Анисья, то Матвевна,

У ворот скопилась целая толпа посланных встречать ее.

— Вот, вот, не она ли идет, торопится? — крикнули девушки, увидав подходящую женщину в шелковом, но уже стареньком холоднике,[155] с накрытою платком головой.

— А что, голубушки, — спросила она, — это, что ли, дом Василья Игнатьича Захолустьева?

— Это, это! — крикнули в голос девушки, — пожалуйте сюда!

— А сынок-то его, Прохор Васильевич, здесь?

— Здесь, здесь! Давно уже вас ждет.

— Ой ли? Ах, голубчик!

— Бог весть что сделалось с ним: говорят, порча.

— Ах, что вы это говорите!.. Что с ним? Где он, где, голубчик мой! — вскричала женщина, побледнев как смерть.

— Сюда, сюда пожалуйте.

— Где он, где? — повторяла женщина, вбегая в спальню. Толпа раздалась перед нею.

— Прохор Васильевич! голубчик мой! — вскричала она и бросилась на больного почти без памяти.

Все стояли молча, как будто в ожидании чуда. Несколько мгновений продолжалась тишина.

— Что ж это такое она делает? — спросила, наконец, Анисья соседку Ивановну.

— А вот постой, — отвечала та.

— Еремевны-то нет дома, — сказал запыхавшись приказчик, Евсей Савельич, вбежав в спальню.

— Tс! Она уже здесь.

— Прохор Васильевич! душенька! — вскрикнула женщина, приподняв голову и взглянув на больного. — Душенька! ты ли это? Что с тобой? что с тобой? — И она снова обвила Прохора Васильевича и начала страстно целовать его, заливаясь слезами.

— Дарьюшка, что это она, с ума, что ли, сошла?

— А вот постой, постой, молчи!.. вишь, приласкать хочет сперва.

— Ах, мать моя, да это не Еремевна! Еремевну-то я знаю; это какая-то другая.

— Да ты знай молчи уж, послушай, что она причитывает. Между тем Василий Игнатьич послал за доктором, который жил через дом.

Доктор немедленно явился.

— Пожалуйте, — повторял Василий Игнатьич, провожая его в комнату сына, — пожалуйте!

— Что такое сделалось с ним? — спросил медик, расталкивая толпу.

— Да вот, — проговорил Василий Игнатьич.

— Душенька! — вскрикнула снова женщина.

Прохор Васильевич пошевелил головою, открыл глаза и вздохнул.

— Позвольте! — сказал медик, подходя к постели, — позвольте! — повторил он, взяв женщину за руку.

— Эх, батюшка, Василий Игнатьич, к чему вы призвали лекаря-то, — сказала вполголоса Анисья, — ведь вот уже лекарка почти отговорила его, смотрите-ко, уж очнулся.

— Голубчик ты мой, душа моя, взгляни-ко ты на меня! Ведь я с тобой! Узнаешь ли ты свою Лукерьюшку?… Прохор Васильевич!

— Позвольте! — повторил медик, — отведите, пожалуйста, эту женщину: она только тревожит больного.

— Да кто ж ее отведет? — сказала одна из соседок, — она, чай, свое дело знает; делает, что нужно… Не мешать бы ей, так лучше бы было… на порчу-то нет лекарства!..

— Позволь, милая!.. — сказал медик е сердцем. — Поди, пожалуйста, прочь!..

— Я прочь от него? Нет!.. — сказала Лукерья Яковлевна, оглянувшись на медика, взором полным слез.

— Что это, жена больного? — спросил медик.

— Разумеется, что жена, — отвечала она жалобно, — кому ж быть-то мне, как не жене его? Кто будет умирать-то над ним, как не я?… Прохор Васильевич, голубчик, душенька!

— Это что же такое, — спросил Василий Игнатьич, совсем растерявшись, — Матвевна! Это Авдотья Селифонтовна?

— Ох, бог с вами, что вы это, Василий Игнатьич!

— Это какая-то безумная, что ли; смотри, пожалуй! Величает себя женой Прохора Васильевича! Да кто ее привел сюда?

— А бог ее знает, кто-нибудь да привел.

— Позволь, моя милая, — начал опять медик, — ему надо поскорей помочь; а не то ведь он умрет.

— Умрет?… Ах, господь с вами!.. — вскрикнула Лукерья Яковлевна, — да вы кто такой? Лекарь, что ли?

— Лекарь, милая.

— Так помогите! помогите, пожалуйста, уж это не в первый раз с ним; о великом-то посте тоже с месяц без памяти пролежал…