Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу

В своих воспоминаниях она начала уходить в детство и, созерцая события далёкого прошлого с высоты своего осознания, поняла вдруг, что всё произошедшее с ней случилось только для того, чтобы привести её в итоге к неровным ступеням подвала, где её, подобно чудовищу, притаившемуся во мраке пещеры, подстерегала любовь, неотвратимая, как радиоактивное излучение. Жизнь перестала быть протяжённой во времени, и Бану казалось, что всё происходит с ней одновременно: вот она на тренировках по гимнастике, и ненавистная женщина-хореограф бьёт девочек палкой, и в этот же момент она, Бану, стоит на сцене, и яркий свет бьёт ей в глаза, мешая видеть зрителей, и она же среди других учеников школы стоит на разминке, играет такая привычная музыка, и Веретено, плотно вросшее в её плоть, въевшееся в её кость, танцующее у неё в крови, в своей чёрной майке поднимается на носочки и опускается, и она жадным взором глядит ему в глаза через зеркало. Во всех эпизодах, которые могла припомнить Бану, Веретено мелькало двадцать пятым кадром, маячило призрачным миражом на горизонте сожжённой солнцем пустыни. Не стало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, Бану чувствовала себя маленькой испуганной девочкой, волей рока попавшей во власть зрелого мужчины, она ощущала себя взрослой женщиной, от которой требовалось принимать быстрые и жёсткие решения, которая ещё могла бы повоевать за свою любовь, Бану была старухой с навеки иссушенным сердцем, погрязшей в одиночестве и цинизме, полной воспоминаний об утраченных надеждах, о своей самой большой любви, похожей на прекрасное, удивительное дерево, приносящее бесконечные плоды необычайной сладости, но растущее на необитаемом острове посреди пустынного океана.

Вся жизнь, прошедшая и будущая, навалилась на неё нестерпимым грузом. Если бы можно было уничтожить её одним махом, так же просто, как стереть все данные с компьютера!

– «Пина Колада», сделайте крепкий, – сказала Бану подошедшему наконец официанту. Затем она прикрыла глаза и вспомнила запах Веретена, так отчётливо, что у неё захолонуло сердце. На мгновение ей показалось, что он стоит рядом, и если она откроет глаза, то увидит его любопытную хорёчью мордочку совсем близко от своего лица. Бану позволила этому чувству заполнить её и наслаждалась им до тех пор, пока не явился официант с коктейлем, в котором украшений было больше, чем ингредиентов. Не чувствуя вкуса, Бану потягивала коктейль и думала об учителе танцев. «Я не видела тебя уже три недели. Я скучаю по тебе. По тому, как ты ведёшь урок. По тому, как считаешь на разных языках. По тому, как ты повторяешь одни и те же слова, одни и те же шутки, по твоей привычке подкрадываться к ученикам и пугать их, по твоему мягкому телу, по твоим пушистым волосам и длинному носику. Я скучаю по музыке, под которую ты танцуешь, по зеркалам, в которых ты отражаешься, по сводам, под которыми ходишь ты, тихий и быстрый, как блаженная смерть».

В обжигающем, словно вспышка атомного взрыва, свете новой правды Бану увидела ближайшее будущее, полное безысходности и рабской зависимости без какой-либо надежды на ответное чувство с его стороны: Веретено слишком любило самого себя, и на окружающих любви просто не хватало. Все пасьянсы сошлись, планеты выстроились в ряд, Луна затмила Солнце, и карты Таро вытолкнули из своих рядов «Смерть».

Бану подошла к парапету, за которым начиналась бездна, и заглянула в неё. Внизу краснела крыша здания школы. Бану долго смотрела на неё, все мысли куда-то улетучились, но, несмотря на это, ей казалось, что голова потяжелела и перетягивает её вниз, туда, где она навсегда сможет остаться со своим любимым, следовать за ним невидимым вздохом, смотреть на него несуществующими глазами, ловить всей душой вибрации, производимые в воздухе его голосом. Она почувствовала, что ей пора уходить. И тут вспомнила, что не оставила официанту чаевых. Бану с досадой полезла в сумку, достала кошелёк и прибавила некоторую сумму к той, что уже лежала на столе в шкатулке. Затем она вышла в холл и нажала кнопку вызова лифта.