Сальтеадор

– Ты знаешь дона Руиса де Торрильяса? – спросил дон Карлос у верховного судьи.

– Да, ваше величество, – это один из самых достойных дворян Андалусии. Мы вместе сражались с маврами в царствование ваших достославных предков – Фердинанда и Изабеллы.

– Ты знаешь, о чем он меня просил?

– Он просил о пощаде у вашего величества – о помиловании сына, дона Фернандо.

– Ты знаешь, что сделал его сын?

– Он убил на дуэли брата одной дамы, своей возлюбленной.

– Дальше!

– Он убил двух стражников, которые пришли его арестовать, и ранил третьего.

– Дальше!

– Он убежал в горы.

– Дальше!

Король, в третий раз произнеся «дальше», посмотрел на дона Иниго; его глаза, обычно мутные и ничего не выражавшие, с таким непреклонным упорством и такой проницательностью следили за ним, что дон Иниго даже отступил на шаг; он не представлял себе, что взгляд земножителя может сверкать таким ослепительным огнем.

– Дальше? – пробормотал он.

– Да, я спрашиваю тебя, что он делал в горах?

– Ваше величество, должен признаться, что, увлеченный юношескими страстями…

– Он стал разбойником. Он убивает и грабит путешественников, и тот, кто задумал поехать из моего города Гранады в мой город Малагу или, наоборот, из моего города Малаги в мой город Гранаду, должен сделать завещание перед отъездом, как перед смертью.

– Государь…

– Хорошо… Так вот, верховный судья, говори, что ты намерен сделать с душегубом?

Дон Иниго содрогнулся, ибо в голосе девятнадцатилетнего юнца он почувствовал такую непреклонность, что ему стало страшно за будущее своего подопечного.

– Я думаю, ваше величество, что нужно многое простить молодости.

– Сколько же лет дону Фернандо де Торрильясу? – спросил король.

Дон Иниго, подавив вздох, отвечал:

– Двадцать семь, ваше величество.

– На восемь лет старше меня, – заметил король.

В его голосе словно слышалось: «Какая же это молодость в двадцать семь лет? Вот мне девятнадцать, а я уже чувствую себя стариком».

– Гениальность сделала вас старше, ваше величество, вам не должно сравнивать себя с простыми смертными, судить о них по своей мерке.

– Итак, твое мнение, верховный судья?

– Вот мое мнение, государь: бывают различные обстоятельства – дон Фернандо виноват, но есть и оправдательные причины. Он принадлежит к одной из самых знатных семей Андалусии, отец его, достойный и уважаемый человек, сделал все, чтобы обеспечить семьи убитых; и было бы хорошо, если б король дон Карлос ознаменовал свое путешествие по Андалусии актом милосердия, а не актом жестокости.

– Таково твое мнение?

– Да, – смиренно выговорил дон Иниго, опустив глаза перед орлиным взглядом молодого короля.

– В таком случае сожалею, что отослал к тебе дона Руиса. Я сам займусь этим делом… И думаю, что решу его по совести. – Затем, обернувшись к группе гостей, стоявших рядом, он сказал:

– К столу, сеньоры! И не будем задерживаться! Вот мой верховный судья дон Иниго де Веласко считает, что я слишком строгий судья, и я хочу поскорее доказать ему, что я – само правосудие. – И, снова обращаясь к дону Иниго, ошеломленному проявлением могучей воли у девятнадцатилетнего юноши, едва вышедшего из детского возраста, он приказал:

– Садись справа от меня, дон Иниго. Когда выйдем из-за стола, вместе посетим тюрьмы Гранады, и там мы найдем, без сомнения, людей, более заслуживающих помилования, чем тот, за кого ты меня просишь.

Он подошел к месту, предназначенному для него, и, положив руку на корону, которая венчала спинку кресла, прошептал:

– Король, король! Да и стоит ли быть королем! На свете существуют только две вожделенные короны: корона папы и корона императора.

И дон Карлос сел за стол, по правую его сторону сел дон Иниго, а по левую – кардинал Адриан; гости заняли места по своему рангу и званию.

Четверть часа спустя – а это доказывало, как королю некогда, ибо он слыл большим гурманом и просиживал за обедом больше двух часов, – итак, четверть часа спустя дон Карлос поднялся из-за стола и, отказавшись от свиты, от своих фаворитов – фламандских дворян, в сопровождении одного лишь дона Иниго собрался посетить тюрьмы Гранады.

Но у входа в сад Линдараха его ждала молоденькая девушка, – стража не пропустила ее во дворец, но ей разрешили остаться здесь. Девушка, несколько странно одетая, была удивительно хороша собой. Она опустилась на колено, заметив приближение короля, и протянула ему одной рукой золотой перстень, а другой – пергамент.

Увидя их, дон Карлос вздрогнул. Золотой перстень был перстнем герцогов Бургундских, а на пергаменте, под строчками, написанными по-немецки, стояла подпись, хорошо известная всем, а особенно королю дону Карлосу, ибо была подписью его отца: «Der Koenig Philipp».

Дон Карлос с удивлением смотрел то на перстень, то на пергамент, то на девушку в странном одеянии:

– Прочтите, государь! – сказала она на чистом саксонском наречии.

Она нашла наилучший способ угодить дону Карлосу, – он любил, когда с ним говорили на языке Германии, в которой был воспитан, которая была так любезна его сердцу.