Сальтеадор

И король принялся читать строки, написанные таким знакомым почерком, то и дело переводя взгляд с пергамента на молодую девушку и с девушки — на пергамент. Закончив чтение, он произнес:

— Дон Иниго, так случилось, что я вынужден отложить посещение тюрьмы на другое время. Если у вас есть дела, располагайте своим временем, как вам угодно, если нет, подождите меня здесь.

— Я подожду, ваше величество, — ответил дон Иниго, узнав в девушке с золотым перстнем и пергаментом цыганку из харчевни «У мавританского короля» и догадываясь, что существует какая-то связь между появлением Хинесты и судьбой Сальтеадора, о помиловании которого тщетно просили короля и дон Руис, и он сам.

Король дон Карлос ограничился тем, что обратился к девушке на том же языке, на каком она заговорила с ним:

— Следуйте за мной! — И он показал ей на дорожку, ведущую в небольшой павильон — Мирадор королевы, названный так потому, что Изабелла Католическая любила в нем останавливаться, когда бывала в Альгамбре.

XVI. КОРОЛЕВА ТОПАЗ

Нам уже известно, что король дон Карлос не обращал внимания на окружающее, когда сосредоточенно и самоуглубленно размышлял о чем-то. Так было и сейчас. Он поднялся на несколько ступеней, ведущих в старинные покои — покои султанши, превращенные после победы над Гранадой в молельню кастильских королей, и не обратил ровно никакого внимания на чудесные скульптуры, украшавшие стены и потолок, на изящную колоннаду такой тонкой работы, что король должен был бы ее заметить.

Но мы уже упоминали, что молодой король — так причудлив был его характер, — из-за какого-то каприза, казалось, нарочно закрывал глаза на все чудесные творения искусства, которые представали перед ним на каждом шагу, словно равнодушием своим он бросал вызов Востоку.

Он вошел в Мирадор и остановился, даже не взглянув на чудесную панораму, которую искусство и природа развернули перед его глазами, затем обернулся к Хинесте, стоявшей поодаль, и сказал:

— Я узнаю перстень, узнаю пергамент, но каким образом они очутились в ваших руках?

— Передала мне их матушка перед смертью, — промолвила девушка. — Только это я получила от нее в наследство, и вы сами видите, государь, что получено оно от короля.

— Значит, ваша мать знала короля Филиппа Красивого?

Как это произошло? А письмо, которое мой отец написал ей по-немецки… Как случилось, что вы знаете немецкий язык?

— Матушка познакомилась с королем Филиппом Красивым в Богемии, когда он еще был эрцгерцогом Австрии. Много было у него любовных увлечений, но его чувства к моей матери, быть может, никогда не остывали. И вот в тысяча пятьсот шестом году король отправился в Испанию, и перед тем как его провозгласили королем, он велел моей матери следовать за ним. И матушка согласилась, при одном условии — чтобы король признал своей дочерью девочку, родившуюся два года назад. Вот тогда-то он и вручил ей пергамент, который вы держите, государь.

— Ну, а его дочь?.. — спросил дон Карлос, бросая косой взгляд на девушку.

— Его дочь перед вами, ваше величество, — отвечала цыганка, не опуская глаз, с горделивым видом.

— Так, — произнес дон Карлос. — Вы рассказали о пергаменте, ну а перстень?

— Матушка не раз просила своего возлюбленного — короля подарить ей перстень — символ их союза не только перед людьми, но и перед богом. И король обещал ей подарить не простое кольцо, а перстень с его печатью, говоря, что в будущем это, быть может, ей пригодится, ибо, взглянув на перстень, законный сын короля признает его незаконную дочь. И она успокоилась, поверив обещанию, не торопила короля, не утруждала его просьбами. Зачем ей было торопить его, зачем взывать к его сыну — ведь король признал свою дочь. Матушке было тогда двадцать лет, а ее возлюбленному — двадцать восемь… Но, увы, однажды мы увидели, что какой-то человек скачет во весь опор на лошади по дороге, ведущей от Бургоса к Севилье. Матушка стояла на пороге дома, а я играла в саду, собирала цветы, гонялась за бабочками и пчелками.

«Королева Топаз, — крикнул проезжий, — если хочешь увидеть своего возлюбленного, пока он не умер, торопись».

Матушка на миг онемела, окаменев от ужаса. Она узнала князя-цыгана; он любил ее без памяти уже лет пять и домогался ее руки, она же с презрением отвергала его.

Но вот она собралась с силами и вымолвила, обращаясь ко мне: «Пойдем скорее, доченька». Она взяла меня на руки и пошла, вернее, побежала в Бургос. Очутились мы там в тот час, когда король вернулся во дворец, и мы издали увидели, как закрылись ворота за его свитой. Матушка попыталась войти во дворец, но стражнику было приказано никого не пускать. Она села, держа меня в объятиях, на край рва, окружавшего дворец и крепость, составлявших одно целое.

Немного погодя какой-то человек пробежал мимо нас.

Матушка окликнула его:

«Куда ты спешишь?»

То был один из приближенных короля. Он узнал ее.

«Бегу за лекарем», — ответил он.

«Мне нужно поговорить с лекарем, — промолвила матушка. — Слышишь? Это вопрос жизни и смерти короля».