Сальтеадор

Мы стоя ждали прихода врача. Не прошло и четверти часа, как царедворец появился снова — вместе с лекарем.

«Вот она, эта женщина, ей нужно поговорить с вами», — произнес царедворец, обращаясь к врачу.

«Кто она такая? — спросил лекарь. И, взглянув на мою мать, он воскликнул:

— Да это королева Топаз! — Потом он добавил негромко, но мы услышали его слова:

— Одна из наперсниц короля, но ее он любит больше всех».

Затем лекарь обратился к моей матери:

«Что же ты хочешь сказать? Говори, да поскорее — король ждет».

«Вот что, — отвечала матушка. — Нашего короля или отравили, или смертельно ранили. Да, он умирает не своей смертью».

«Как? Король умирает?» — воскликнул лекарь.

«Умирает», — подтвердила мать, и я никогда не забуду выражение ее лица.

«Кто же тебе сказал об этом?»

«Его убийца!»

«Куда же он делся?»

«Спроси у вихря, куда исчезли листья, которые он унес…

Конь умчал его по дороге в Астурию. Теперь он уже далеко от нас».

«Бегу к королю», — крикнул лекарь.

«Ступай. — И, обращаясь к царедворцу, мать добавила:

— Скажи ему, что я здесь. Пусть знает, что я рядом».

«Хорошо, передам», — обещал царедворец.

Оба скрылись в крепости. Матушка снова села на край рва. Мы просидели там весь вечер, всю ночь, все утро следующего дня.

Меж тем о недуге короля толковали повсюду; еще накануне вокруг нас собралась целая толпа, не расходилась она до темноты и снова появилась с самого утра; народу стало еще больше, все были встревожены и удручены. Носились всякие слухи, но всего сильнее поразил мою мать, очевидно, самый правдоподобный рассказ о том, что король, играя в мяч, разгорячился и попросил холодной воды; стакан ему подал какой-то неизвестный человек, который тотчас же исчез. Судя по описанию, это и был цыган, который накануне промчался на коне мимо матери, на скаку сообщив ей ужасную весть, которая заставила ее поспешить сюда, — теперь мать больше не сомневалась: короля отравили.

Больше никаких новостей не было. Лекарь не появлялся, он не оставлял короля, а люди, выходившие из дворца, ничего толком не знали о состоянии больного, и полагаться на их слова было нельзя. Все ждали вестей с волнением, а матушка — с мучительной тревогой.

Часов в одиннадцать ворота отворились, и глашатай сообщил, что король чувствует себя лучше и сейчас появится, чтобы успокоить народ. И вскоре действительно король выехал верхом на лошади, в сопровождении лекаря и двух-трех офицеров из свиты.

Я не раз видела своего отца-короля, но прежде была несмышленым ребенком, а теперь уже вступила в тот возраст, когда кое-что понимала, и навсегда запомнила его образ таким, каким я его видела в то утро. Да, я хорошо его помню: как он был прекрасен! Правда, был он очень бледен, глаза его, окруженные синими тенями, ввалились от бессонницы, он тяжело дышал, ноздри судорожно подергивались, бледные губы были крепко сжаты и словно прилипли к зубам.

Конь его шел шагом, и всадник был так слаб, что держался за луку седла, иначе он, пожалуй, упал бы, он все оглядывался, словно искал кого-то глазами.

Матушка поняла, что он ищет нас, вскочила, взяла меня на руки.

Лекарь приметил нас, тронул короля за плечо и показал в нашу сторону. Зрение короля было помутнено, и он, вероятно, не узнал бы нас, но лекарь остановил коня и подозвал нас — увидев женщину с трехлетним ребенком на руках, несколько человек из его свиты отошли в сторону. В толпе догадались, что произошло что-то важное, тем более матушку знали, и люди расступились. И вот король и мы очутились в середине большого круга. Только врач был близко и мог слышать, о чем говорил король с моей матерью.

Впрочем, мать не могла вымолвить ни слова, грудь ее разрывали заглушенные рыдания, неудержимые слезы заливали ее щеки. Она поднесла меня к королю, он взял меня, прижал к груди, поцеловал, посадил на луку седла. Затем он положил слабеющую руку на голову матери, легонько откинул ее назад и сказал по-немецки:

«Да это ты, бедная моя Топаз!»

Матушка не в силах была отвечать. Она припала головой к ноге короля и, целуя его колено, громко разрыдалась.

«Только ради тебя я здесь, — прошептал король, — ради тебя одной…»

«О государь, красавец мой, дорогой, обожаемый властелин», — твердила мать.

«О отец, добрый мой отец», — вымолвила я по-немецки.

Король впервые услышал мой голос, слова, произнесенные мной на языке, который он так любил.

«Ну вот, теперь я могу спокойно умереть, — сказал он, — меня назвали самым дорогим на свете именем, какое только произносят уста человеческие, да еще на языке моей родины!»

«Умереть! Как — умереть!.. — воскликнула матушка. — О мой любимый король, какое ты выговорил слово!»

«Да, сам господь бог, который соизволил ниспослать мне смерть христианина, со вчерашнего дня нашептывает мне это слово; впрочем, еще тогда, осушив стакан ледяной воды, я почувствовал, как смертельная дрожь проникла мне в самое сердце».

«О мой король, любимый мой», — шептала матушка.

«Всю ночь я думал о тебе, бедная моя Топаз. Увы, немногое я сделал для тебя при жизни. Чем же я помогу тебе после смерти? Так пусть же перстень будет твоим покровителем с соизволения господа бога».