Сальто ангела

Год проходит в скитаниях по различным инстанциям. Иногда на меня нападает желание вернуться на панель, чтобы вести более достойную жизнь. Не правда ли, парадоксально? Все зависит от того, как понимать человеческое достоинство. Жить на пособие, тянуть деньги из матери, отметить тридцатипятилетие, созерцая свою фотографию в мантии, участвовать в выпуске газеты и в работе ассоциации по защите проституток, бороться за их права — все это хорошо, но что дальше?

После пятнадцати месяцев поисков и ожиданий я наконец нахожу место стажера взамен ушедшей беременной женщины. Маленький кабинет, неполный рабочий день и две тысячи франков в месяц и только позже — при полном рабочем дне три тысячи пятьсот франков в месяц. Я теперь из армии низкооплачиваемых. Мне выделили кусочек стола, потеснив двух секретарш.

Мое первое задание: снять печати с квартиры проститутки, убитой клиентом. Это был ее постоянный клиент, он нанес ей четырнадцать ударов ножом и скрылся. В маленькой квартирке с убитой жила ее подруга, и теперь она оказалась на улице. Мне поручено помочь ей хотя бы забрать ее вещи. Мне она кажется знакомой, ее лицо напоминает мне об улице Понтье и о Елисейских полях. Это мое бывшее «я».

Кровать запачкана кровью. Плачущая девушка, подруга убитой, собирает свои вещи под присмотром полицейского. Я слушаю такую привычную для меня и вместе с тем страшную историю.

— Она его хорошо знала, того типа. Это был постоянный клиент. Я видела, как он поднялся к ней. Она даже закрыла свою собаку в кухне, немецкую овчарку, потому что не боялась его.

Проститутки обычно запирают своих собак, когда принимают клиентов.

Мелкие дела, небольшие досье, работа над которыми не приносит мне ни славы, ни радости, ни денег. Моя единственная удача — доклад на восьми страницах, эмоциональный, но точный. Это важное добавление к закону о сутенерстве. Я настаивала на освобождении проституток от наказания за нарушения, предусмотренные статьями 334 и 335 Уголовного кодекса. Другими словами, я требовала, чтобы их не обвиняли в сутенерстве, когда они живут вместе в одной квартире, пользуются одной и той же машиной или одной и той же комнатой в гостинице.

Юристы считают это гостиничным и квартирным сутенерством и выгоняют проституток на улицу, лишая их машины и комнаты, то есть лишая минимальных условий безопасности и гигиены. Заканчивая свой опус, предназначенный для министра, я плакала, поскольку знала, что ни один депутат не захочет в этом разбираться. Я плачу, потому что я вспоминаю, потому что я знаю жизнь тружениц секса. Я прошла ее, а не эти господа, которые выступают в парламенте, и не адвокаты, которые слишком небрежно ведут подобные дела. Проституция, как и гомосексуализм, — это социальный порок, говорят они. Они хотят его уничтожить. Всем известно, что сутенеры используют проституток, чтобы содержать отели и дома, а виноватыми всегда оказываются эти несчастные. Охота на проституток ведется каждый день, они легкая добыча, но вот преследование крупных сутенеров — это проблема, за которую никто еще не пробовал взяться. Хватают первую попавшуюся девушку, сажают ее на шесть месяцев в Флери-Мерожи, отбирают у нее мебель, ребенка, если он есть, и накладывают штрафы, а что потом? А потом надо, чтобы она заплатила, и тогда она берется за старое. И сутенер, и сборщик налогов ждут от нее денег, каждый со своей стороны баррикады, с уже протянутой рукой.

Итак, я выиграла. Моя поправка частично принята. Мои предложения по амнистии появляются в «Официальных ведомостях». Это моя победа. Может быть, единственная. Очень скоро я замечаю, что благонамеренные ассоциации, занимающиеся обращением проституток к нормальной жизни и защищающие их права, начинают грызню между собой. Некоторые из них связаны с полицией. Спустя некоторое время поползли слухи, что «Мод получила на лапу». Во имя защиты прав женщин феминистки пишут многочисленные статьи и требуют разоблачения тех, кто причастен к тексту поправки. Они атакуют Министерство по делам женщин, и там им отвечают, что «Мод — это просто бывший травести». Бывший травести не должен заниматься правами женщин. Отвращение начинает отдалять меня от этого мира бешеных сук. Теперь я женщина, но я не люблю феминисток. Они хотели бы очистить землю от мужчин, уничтожить весь мужской род, они большие мазохистки, чем сами мазохисты.

— А ты что тут ошиваешься?

В комнате для следователей этот голос прозвучал очень властно. Я вздрогнула, как раньше. Боже, этот голос… Это же голос полицейского, с которым я когда-то была знакома. И он меня узнал. Я замерла перед ним со своей адвокатской мантией, перекинутой через руку, с портфелем под мышкой. Я краснею и бормочу нечто невнятное, словно он застал меня на месте преступления.

— Я прохожу стажировку в адвокатуре Парижа.

— Что?! Ты адвокат?! Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты с панели перешла в адвокатуру?