Сальто назад

— Салам Алейкум, уважаемый, — обратился он к попавшему ему навстречу благообразному аксакалу. Мухаммад скрестил руки на груди и склонился в поклоне. — Да благословит вас Аллах, уважаемый. Могу ли я обратиться к вам с небольшой просьбой?

— Ва алейкум ас-салам, — старичок остановился, почесал белую бороду и внимательно посмотрел на Мухаммада. — Не вас ли, почтенный, зовут Ходжа? Не вы ли занимаетесь гаданием по песку, да будут благословенны ваши дни? Буду рад помочь, да смилостивится над нами Аллах.

— Слышали, наверное, пять минут назад выстрелы со стороны мечети? Я только что оттуда. Нечестивцы осквернили мечеть, расстреляв в ней правоверных, надо предупредить соседей о грозящей опасности. Кроме того, я пользовался гостеприимством имама, а теперь мне негде приютить мои старые кости.

— Так Имам Якуб убит? — воздел руки, словно обращаясь к самому Аллаху, старик. — О, Аллах, всемилостивый и всемогущий! За какие наши грехи ты лишил нас этого достойнейшего человека…

Он на мгновение прикрыл глаза, а потом как будто вспомнил о стоявшем рядом Мухаммаде. — Вы, уважаемый ходжи, очень правильно сделали, что обратились ко мне, я аксакал махалли Дегрез. Сейчас идите к тому дукану… Рядом мой дом, будьте моим гостем сегодня. Ибо не годится в наши годы бегать по городу с ружьём… Я пока соберу совет старейшин. Надо решить, что делать. Нельзя правоверным без мечети и без имама.

Вскоре весь Герат облетела скорбная весть о событиях на Дар-е-Кандагар. Уже через час раздались гудки на хлопковом комбинате, на ковровом заводе, на мельнице и других крупных промышленных объектах. Опустели базары и постоялые дворы. Лишь изредка можно было увидеть озирающихся мужчин осторожно передвигающимися по городу. Всё решилось сразу после наступления темноты, когда оставшиеся в живых муллы и имамы отчитали Магриб[100].

Все мужчины, имевшие какое-то оружие, двинулись к центральному посту царандоя. Разговаривать уже никто ни о чём не собирался. Здание просто окружили и закидали бутылками с керосином. Выбегающих солдат ловили и били камнями и палками до смерти. Также поступили и с городским комитетом НДПА. Там мятежникам пришлось повозиться, так как коммунисты разошлись по домам. Зато благодаря этому, когда их находили, вырезали всю семью, не щадя ни стариков, ни детей.

Гарнизон города, как и год назад, сразу перешёл на сторону мятежников. К утру вопли муэдзинов на сохранившихся минаретах звучали особенно радостно. Герат избавился от власти кабульских иблисов.

Ещё через пару дней город встречал цветами и лепёшками знаменитого «Льва Герата» — Исмаил Хана. Он взял на себя командование отрядами западного фронта исламского освобождения. По случайному стечению обстоятельств, Исмаил Хан как раз находился на западе Пуштунистана в соседней с Гератом провинции Фарах. Получив известия о восстании в родном городе, он, не мешкая, выехал туда для наведения шариатского порядка. Исмаил Хан был готов прорываться через границу с боем, но неожиданно обнаружил полное отсутствие стражи на пропускном пункте. Пограничники поспешили дезертировать, и отправились по домам, устраивать дома исламскую революцию. Оружие они естественно прихватили с собой, в такие времена оно приобретает огромную ценность.

Что-то подобное происходило почти по всем провинциям Мавераннахра. Взлетали на воздух древние мечети, горели горкомы и гарнизоны правительственных войск. Членов ДОМА и НДПА сжигали и сдирали с них кожу, сажали на кол и распиливали. Особенно страшная участь настигала тех редких женщин, что осмелились заняться общественной жизнью. Перепадало и учителям, врачам, инженерам. Через неделю кровавая волна приобрела этнический колорит. Таджики резали узбеков, узбеки пуштунов, а пуштуны в отместку и тех и других, и все вместе нападали на хазарейцев.

— Не могут истинные мусульмане поклоняться шиитским лжесвятыням, — любил повторять Гульбеддин Хекматияр после очередной карательной акции в каком-нибудь мирном хазарейском кишлаке.

Относительный порядок сохранялся только в Кабуле, но и там с наступлением темноты слышались выстрелы, из тёмных переулков раздавались сдавленные крики и стоны. Никто не мог безбоязненно передвигаться без солидной охраны даже днём. Центральное правительство было бессильно против массового народного ополчения, и только дивизия национальной гвардии и столичный Царандой оставались верны ему, повязанные кровью.