Салтычиха. История кровавой барыни

Сделавшись богатой, независимой и притом молодой вдовой, Салтычиха еще более дала простору своей необузданной, дикой натуре и уж не знала удержу тем кровавым, бесчеловечным поступкам, которые с ужасающими подробностями занесли ее имя в уголовные хроники и которая своими злодействами над крепостными людьми ужаснула XVIII столетие. В конце концов слово «Салтычиха» сделалось словом почти бранным.

Часть вторая Две силы

Глава I Оскорбленный дворянин

Никогда еще дом Салтычихи в ее сельце, в Троицком, не был так шумен и беспокоен, как в тот осенний вечер, когда сама Салтычиха возвратилась из сторожки Никанора в сопровождении молодого инженера Тютчева. Прежде всего всю дорогу она на чем свет стоит со свойственной ей грубостью бранила молодого инженера, называя его самыми поносными именами. На оправдания же его она кричала одно:

– Не ври, не ври, падаль московская! Я все видела и все заметила, чертов огузок!

– Фи, Дорот, как ты выражаешься! – брезгливо, но уступчиво отвечал на это чертов огузок.

– Сто раз тебе твержу, что я тебе за Дорот такая далась! Дарьей зовут – зови Дарьей и ты! Эк словцо отыскал и тычется им, как мужик с колом за скотиной! Дорот, Дорот, Дорот… Да песья нога тебе в рот, коли я Дорот!

– Фи-фи-фи! – мог только ответить на это порицаемый инженер.

Не успокоилась обозленная Салтычиха и дома. Когда они вдвоем сели за ужин, то она заметила:

– Тебе бы и жрать не надо, Тютченька! Люди говорят: на голодное брюхо дурь в голову не лезет!

Как ни привык молодой инженер к выходкам Салтычихи, но теперешняя придирчивость ее начала злить и его.

– Государыня моя, – сказал он сухим тоном, – пора бы и уважить меня хоть сколько бы то ни было из уважения к тому, что я все-таки такой же дворянин, как и вы! Прошу!

– Чего ты просишь-то, оглашенная башка?

– Того прошу, чтобы вы меня уважили несколько, государыня моя!

– Ну что ж, и уважу! – отвечала, помолчав с минуту, Салтычиха. – А теперь вот – кушай-ка щи! Говорят, без щей – будешь кощей! Не люблю я, Тютченька, кощеев-то!

– И в сих словах, государыня моя, – поднялся с места Тютчев, – я вижу тоже обиду своей особе!

– Эва особа какая нашлась! Много таких-то особ по Москве ходит, Христа ради просит. Таковский и ты, молодец.

Тютчев вспыхнул:

– Я служащий человек, я имею занятие и Христа ради по Москве не хожу!

– А не ходишь – пойдешь! – продолжала злорадствовать Салтычиха.

– Неправда-с! – вскрикнул Тютчев и нервно зашагал по комнате.

Потом он остановился перед Салтычихой, которая уже медленно и с аппетитом ела щи деревянной ложкой, остановился и с укором заговорил:

– Государыня! Для того ли я знакомился с вами, чтобы вы меня так позорить изволили? Скажите мне!

– И скажу! – отвечала Салтычиха, медленно пережевывая кусок черного хлеба.

– Что скажете?

– Скажу, что сама не знаю, не ведаю, для какого черта я встретила тебя, такого удальца-молодца!

– Немного-с сказали!

– Да немного и времени-то мы с тобой из одной миски щи хлебаем!

Действительно, Салтычиха познакомилась с Тютчевым весьма недавно, всего только месяцев пять назад.

Это было в мае. Охотница до прогулок на чистом воздухе, Салтычиха вздумала как-то прокатиться вместе с Фивой по опушке своего леса. В то самое время, как тележка Салтычихи медленно и бесшумно катилась по мягкой проселочной дорожке, в лесу, на недалеком от них расстоянии раздался выстрел из ружья.

– Это у меня откуда стрелки-то показались? – приостановив лошадь, крикнула Салтычиха.

– Может, Никанор, полесовщик? – скромно заметила Фива.

– Совсем не Никанорово ружье, я чую, – сказала Салтычиха. – Да тот и не посмел бы стрелять, зная, что я еду.

– Это точно-с, выстрел быдто господский, – согласилась Фива.

– Так подь-ка, узнай, кто таков стрелок-то удалой?

Фива соскочила с тележки и быстро скрылась в лесу.

Не более как минут через пять она вышла из лесу уже не одна. Впереди нее шел молодой человек в каком-то странном, из серого грубого сукна, охотничьем костюме, с длинноствольным ружьем через плечо.

– А! Так это ты стрелок-то? – встретила молодого человека Салтычиха.

Стрелок несколько сконфузился, но тотчас же оправился и учтиво подошел к сидевшей в тележке Салтычихе.

– Прошу прощения, – начал он, – что позволил себе охоту в ваших владениях.

– А ты кто? – уставилась на него Салтычиха.

– Тютчев Николай Афанасьевич.

– Сосед мне?

– Не имею чести.

– То-то не помню никакого Тютчева-то по соседству. Помещик?

– И того нет.

– Так кто ж ты?

– Инженер.

– Ну, стало быть, птица невелика.

– Но, позвольте, государыня моя, – надумал наконец Тютчев, – с кем же я имею честь говорить?

– Салтыкова, молодчик, Салтыкова Дарья Николаевна.

– Салтычиха! – невольно сорвалось с языка молодого человека, и он даже отступил на шаг назад.

Салтычиха вдруг разразилась хриплым смехом:

– Вона! И тебе я, молодцу, ведома!

Тютчев растерялся:

– Ведома… точно-с… точно-с… Но… простите, государыня мою нескромность, ошибку… Мне вовсе не было известно, что вы, государыня моя…