Сальватор. Части 3, 4

Впрочем, капитан удивил его не только этим.

Он видел, как тот бросил пиастр уличному мальчишке, отворившему перед ним дверь в ресторан. Когда они проходили мимо Французского театра, моряк снял там ложу, а когда Петрус заметил капитану, что спектакль плохой, тот сказал просто:

— Мы можем и не ходить, но я люблю обеспечить себе заранее место, где смогу подремать после ужина.

Когда ужин был заказан, капитан подарил целый луидор лакею, чтобы тот подал бордо подогретым, шампанское — охлажденным, а блюда подносил одно за другим без перерыва.

Словом, с тех пор как моряк заговорил с Петрусом, тот не переставал изумляться.

Капитан Монтобан превращался на его глазах в античного Плутоса: золото лилось у него изо рта, из глаз, из рук, будто солнечные лучи.

Казалось, ему довольно тряхнуть своей одеждой, и из нее хлынет золотой дождь.

Словом, это был классический набоб.

К концу ужина в голове у Петруса зашумело от выпитых по настоянию крестного вин, ведь обычно он пил только воду. Молодой человек решил, что видит сон, и стал расспрашивать крестного, дабы убедиться, что события последних нескольких часов — не феерия, какие показывают в цирке или в театре Порт-Сен-Мартен.

Очарованный радужными видениями, Петрус отдался сладким грезам, а крестный, краем глаза наблюдавший за крестником, нарочно не стал ему мешать.

Хмурое, затянутое тучами небо, нависавшее над молодым человеком вот уже несколько дней, постепенно прояснялось и в конце концов, благодаря богатому воображению художника, оказалось ярко расцвечено. Роскошная жизнь, представлявшаяся ему необходимым условием его царственной любви, окутывала его своими сладчайшими ароматами, овевала самыми нежными ласками. Чего ему еще было желать? Разве, подобно французским дофинам, носившим закрытую корону из четырех диадем, он не обладал счетверенной короной, которую представляли молодость, талант, богатство и любовь?

Это было невероятно.

Упав столь низко накануне, вдруг взлететь к самым вершинам!..

Однако все обстояло именно так.

Необходимо было привыкать к счастью, каким бы непредвиденным и невероятным оно ни представлялось.

Но, возразят нам разборчивые и щепетильные натуры, счастье, талант, удача Петруса будут отныне зависеть от чьего-то каприза, и он готов принимать милостыню от щедрот чужого человека? Вы ведь совсем не таким представляли нам своего юного друга, господин поэт!

Ах, Боже мой, господа пуритане! Я представил вам сердце и темперамент двадцатишестилетнего молодого человека, талантливого и страстного; я сказал, что он похож на Ван Дейка в молодости. Вспомните о любовных похождениях Ван Дейка в Генуе, вспомните, как он искал философский камень в Лондоне.

Прежде чем согласиться на вторжение моряка в свою жизнь, Петрус и сам задавался теми же вопросами, которые вы ставите перед нами. Но он подумал, что этот человек ему не чужой и рука эта ему не чужая: он друг его отца, он окропил его святой водой, он же обязался заботиться о его счастье в этом мире, как и в ином.

Да и помощь от капитана Петрус принимал на время.

Петрус брал, но с условием все вернуть.

Как мы уже сказали, его картины стали особенно высоко цениться после того, как он забросил работу. Петрус мог, не слишком утруждаясь за полотном, зарабатывать по пятьдесят тысяч франков в год. А имея такую сумму, он очень скоро вернул бы крестному десять тысяч, а также своим кредиторам те двадцать — двадцать пять тысяч франков, которые еще оставался им должен.

Кроме того, вообразите на минуту, что этот нежданный крестный, о существовании которого, однако, было известно, умер где-нибудь в Калькутте, Вальпараисо, Боготе, на Сандвичевых островах. Представьте, что перед смертью он завещал свое состояние Петрусу. Неужели, по-вашему, Петрус должен был отказаться?

В подобных обстоятельствах, как бы строг ни был наш читатель, он сам не отказался бы от четырех миллионов капитала и полумиллионной ренты, которые ему оставил бы крестный, хотя бы даже совсем неизвестный, чужой, нежданный.

Нет, читатель, вы не отказались бы.

А раз вы готовы принять четыре миллиона капитала и полумиллионную ренту от мертвого крестного, почему бы не принять десять, пятнадцать, двадцать, тридцать, пятьдесят, сто тысяч франков от живого крестного?

На том же основании пришлось бы считать неудачными все развязки античных пьес, когда с неба при помощи машины спускаются боги.

Вы мне возразите, что капитан Монтобан не бог.

Если золото и не бог, то все боги — из золота.

Прибавьте к тому страсть, то есть безумие, — все, что волнует сердце, все, что смущает разум.

О каком же будущем мечтал Петрус в эти несколько минут молчания? Какие золотые дали открывались его взору! Как нежно покачивался он на лазурных облаках надежды!

Наконец капитан вывел его из задумчивости.

— Ну что? — спросил он.

Петрус вздрогнул, сделал над собой усилие и спустился с небес на землю.

— Я к вашим услугам, крестный, — ответил он.

— Даже согласен пойти во Французский театр? — смеясь, спросил тот.

— Куда прикажете.