Сальватор. Том 2

– Покупайте ракеты и петарды, господа! Отпразднуем результаты выборов!

И все стали их покупать.

Сначала посматривали на них с опаской, не собираясь зажигать. Потом уличный мальчишка подошел к почтенному горожанину и, будто шутя, подбросил положенный трут в тот самый карман, куда господин только что опустил пакет с петардами.

Петарды загорелись, раздался взрыв.

Это послужило сигналом.

С этой минуты со всех сторон затрещали петарды; тысячи ракет, будто падающие звезды, прочертили вечернее небо.

Буржуа в большинстве своем хотели разойтись. Но это оказалось нелегко, ведь толпа образовалась довольно плотная, и в несколько мгновений положение вещей изменилось. Появились откуда-то дети, подростки, молодые мужчины в лохмотьях, словно нарочно желавшие привлечь к себе внимание. Они выставляли на улицах, освещенных a giorno18, свою нищету, которую обычно принято скрывать в самых темных глубинах. Это был странный, непонятно откуда взявшийся отряд; стоило хорошенько приглядеться к этим людям, и становилось понятно, что они похожи если не очертаниями, то числом, на тени, бродившие в окрестностях Почтовой улицы и Виноградного тупика, в нескольких шагах от Говорящего колодца, против таинственного дома; с его крыши, как помнят читатели, упал незадачливый Ветрогон.

Среди бойцов этого отряда натренированный глаз мог бы узнать Жибасье, незаметно руководившего славными агентами г-на Жакаля, которых мы уже имели честь представить нашим читателям под живописными прозвищами: Мотылек, Карманьоль, Овсюг и Кремень.

Сальватор находился на своем посту на улице О-Фер. Он улыбался, как и накануне, узнавая всех этих людей: всех из них он мог назвать по именам.

По неизвестным нам, но, очевидно, важным причинам мятеж, ожидавшийся накануне и предсказывавшийся г-ном Жакалем, был отложен. Сальватор его ожидал, но видя, что все спокойно, решил, что его перенесли на следующий день. Однако, когда он увидел толпу оборванцев с раскрасневшимися физиономиями, с факелами в руках, пьяных, шатающихся, а во главе них – вожаков с физиономиями висельников, чьи имена мы только что перечислили, Сальватору стало ясно, что явились подстрекатели и с минуты на минуту начнется настоящий кровавый праздник.

Врезавшись в толпу зрителей, новые действующие лица разом стали выкрикивать противоречивые лозунги:

– Да здравствует Лафайет!

– Да здравствует император!

– Да здравствует Бенжамен Констан!

– Да здравствует Дюпон!

– Да здравствует Наполеон Второй!

– Да здравствует республика!

Между другими призывами громче других раздавался тот, что уличные мальчишки 1848 года считали своим изобретением, а на самом деле лишь заимствовали старый:

– Лампионы! Лампионы!

Это был основной мотив той мрачной симфонии.

Прогулка этих возмутителей спокойствия продолжалась около часа.

Но если в ответ на их патриотическое требование запоздавшие лампионы были зажжены, то другие, загоревшиеся раньше этих, погасли, так как запас масла в них истощился. Но «лампионщиков» это отнюдь не устраивало.

Отряд подстрекателей увидел тонувший в темноте дом и, дико воя, потребовал от обитателей дома немедленно зажечь свет.

Крики сводились к определенным лозунгам. Каждая эпоха политических волнений имеет свои лозунги. Приведем те, что раздавались в 1827 году:

– Долой иезуитов!

– Долой святош!

– Долой чиновников!

– Долой сторонников Виллеля!

Ни один из квартиросъемщиков не подавал признаков жизни. Это молчание привело подстрекателей в отчаяние.

– Даже не отвечают! – вскричал один из них.

– Это оскорбление народа! – заметил другой.

– Патриотов оскорбляют! – крикнул третий.

– Смерть иезуитам! – взвыл четвертый.

– Смерть! Смерть! – подхватили мальчишки фальцетом.

Это послужило сигналом: все бунтовщики выхватили кто из кармана куртки, кто из рабочей блузы, кто из фартука камни всех форм и размеров и забросали ими окна безмолвного дома.

Через несколько минут не осталось ни одного целого стекла.

Дом был, так сказать, пробит насквозь под хохот большинства присутствовавших, которые видели в происходившем лишь справедливое наказание для тех, кого называли в те времена плохими французами.

Вспыхнул мятеж.

Это был дом, в котором проводилась внутренняя отделка, а потому он и был необитаем.

Настоящие мятежники вняли бы разуму: в отсутствие квартиросъемщиков невозможно осветить окна; но наши бунтовщики или, вернее, люди г-на Жакаля оказались, несомненно, наивнее или наглее обычных мятежников. Увидев, что в доме нет ни мебели, ни людей, они так дико заорали, что оставшиеся на улице их товарищи взвыли:

– Месть! Наших братьев режут!

Читатели не хуже нас знают, что никто никого не резал.

Но это был предлог или, скорее, сигнал к захвату населенных домов, лампионы которых имели несчастье погаснуть.

Лампионы снова зажглись, к великой радости толпы.

В эту минуту по улице Сен-Дени в направлении рынка Невинноубиенных проезжали кареты.

Возчики совершенно справедливо удивились, когда увидели на этой, как правило тихой, улице огромную толпу кричавших, певших, оравших людей, рассыпавших во все стороны петарды.