Сам

Несет его путями превращений. Нет-нет, простором превращений. В океане одиночный парусник не без цели, не без руля, но проследи его дороги. У него, у Курнопая, изменчивость внутренних движений естественней, чем у прелестной Фэйхоа. От трагической обиды, увы, девчоночьи смешной, скорей потешной, — превращение, в котором не осталось и горестной колючки и не заметишь страдания, во всем неустающая согласность.

Раздоры между Каской и Ковылко были нечасты, отходчивость родителей он относил к глумлению. Теперь он понимал — прощение не унижает, не заключает издевательства. Напротив, было б изуверством непрощение. За моментом прощения — беспамятство великодушия, и людям доведется испытать всю сокровенность счастья.

Теченьем дней как бы тащило Курнопая к кольцу атолла, едва скрытому под водой, и он, раздирая океанский мениск, вставал на риф и, словно очнувшийся от глубокого сна, дивился тому, что он сам и Фэйхоа, находящаяся рядом, забыли думать о катастрофе, по странности предотвращенной пальмовым вором.

Ненасытимой была для Курнопая близость Фэйхоа, и он корил себя за то, что очутился в новой крайности. Нельзя же терять чувство дня и ночи, совсем не выбираться из пещеры. Он копил волю, чтобы настоять на купании, хотя бы минутном, после отлива, в полуразрушенном бассейне, сохранившемся с времен, когда лагуна была прибежищем флибустьеров. Но так и не сумел вытянуть Фэйхоа на побережье, даже напомнив ей о том, что в питомнике гарема она слыла чистюлей из чистюль. Его напоминание она, посмеиваясь, назвала щекотливым и солдафонским, но пообещала не обидеться. У нее зарок не покидать пещеру до вечера, каким луна пойдет на убыль. Курнопай решил, что она вкладывает в свое объяснение мистический смысл, оказалось иначе и проще — завершение полнолунья было проверочным сроком ее организму.

Фэйхоа разрыдалась и укорила Курнопая, что ему по-курсантской привычке только бы крутиться под открытым небом. Он догадался: ей не удалось забеременеть. Она опрощалась, начиная напоминать Каску добессонного периода. И хотя в нем ворохнулось одобрение: «Интеллектуалка-оккультистка превращается в настоящую женщину», — он тотчас подумал, что наверняка ему будет кисло, если Фэйхоа обабится. Во время первого пребывания в бухте, когда к ней понаведались «гости», она не прекратила погружения в океан, лишь стала надевать гидрокостюм. Курнопай замечал, что и в гидрокостюме она беспокойно действовала на акул, которых называла подружками и друзьями. Даже кархародон — Болт Бух Грей назвал его за взметывания мордой Любимцем Оводов, — обычно сопровождавший и охранявший Фэйхоа, как собака, и тот взволновывался и делал виражи (за виражами акул обычно следует нападение). Был миг, когда Любимец Оводов решительно нацелился на Фэйхоа, но Курнопай, готовый к его нападению, сунул ему в рыло острие штока, и кархародон уплыл. Фэйхоа подосадовала на Курнопая. Любимец Оводов разобиделся. Курнопай был уверен, что предотвратил гибель Фэйхоа, поэтому, чтобы она не обольщалась на счет людоедов, пригрозил убить акулу; в рукоятке штока была кнопка, нажим на нее — под давлением выбьет из сопла мгновенный яд. С угрюмой злобой реагировали на Фэйхоа и зеленая мурена, и сотовый группер, и скат-хвостокол, которых она считала безвредными домашними животными.

Тогда и на день она не прекратила погружений, уверяя его, что хищникам не только свойственна привязанность, но и чувство благодарности. Теперь, к изумлению Курнопая, она сама уверяла его в том, в чем совсем недавно он так и не сумел ее убедить. Голодный хищник позарится не то что на человека, на собственный хвост, даже если он и с колючкой в тридцать сантиметров, как у ската-хвостокола, — и наотрез отказалась входить в океан. А тем, что потребовала, чтобы он тоже не входил в океан, озадачила. В училище, где про женщин было принято говорить как о существах презренно ненадежных, он верил, судя по Фэйхоа, в их постоянство. Ганс Магмейстер, кому он однажды пожаловался на грязный суд курсантов о женщинах, сказал, опечалившись, что не лучше и женский суд.

Сам слыхал, как уста, которым бы только петь райские песни, так сквернословили про мужчин, что было бы терпимей пропустить из уха в ухо километровый поезд. Правда, Гансу Магмейстеру представлялось, что самые гнусные подлости придуманы сатанинским воображением мужчин: удержись на шарике матриархальное правление, никогда бы человечество не докатилось до изобретения орудий всемирного убийства.