Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом

Тут вот выходила маленькая неувязка: мне нужно было научиться писать сочинение; майор Гречихин порекомендовал мне писать заметки в газету; с концертами мы поедем неизвестно, когда, а умение писать сочинения понадобится уже сейчас, несколько дней спустя. Тогда я не придал этой неувязке никакого значения. Понятно, что майор Гречихин «убивал двух зайцев сразу». Газеты и тогда, и теперь испытывают постоянный голод на маленькие информашки, чтобы затыкать дыры при вёрстке полос. Находясь на гастролях, переезжая из части в часть, я снабжал бы редакцию по зарез нужному материалу, а заодно учился бы писать. Последнее, а именно «учится писать» сидело во мне глубоко, а, главное, очень и очень крепко. Десятилетним пацаном я написал роман из трёх слов. Да, да. Не удивляйтесь и не смейтесь. Событие, принудившее меня к этому действу, было аховое. Представьте себе первобытного человека, увидевшего самолёт. Точно так же и я был ошарашен, когда увидел впервые «лампочку Ильича». Она загорелась у нас в колхозе на крытом току. Уборочная страда мимолётна. Колхозникам приходится работать на ток днём и ночью. А что по темноте сделаешь? Тогда председатель колхоза и прикупил дизельную электростанцию. Помню, среди ночи с каким нетерпением вместе со взрослыми ждали этого момента и мы, малышня. Чудо свершилось! Утром следующего дня я достал тетрадь «в косую» и написал большими буквами на обложке «СВЕТ НАД ЗЕМЛЁЙ». И всё! Дальше я не знал, что делать. И коню понятно, – надо учиться. Это засело в меня на подсознательном уровне и никогда не выпячивалось явно, а как-то всё намёками и намёками.

Наверное, поэтому, когда редактор многотиражки протянул мне трубочку из газет, я уцепился за них, как утопающий за соломинку. И опять, уже в который раз я спрашиваю себя: «На кой лад мне это нужно?» Вот эти строки, что пишу сейчас, кому они нужны? Я бы не писал, с удовольствием занялся бы чем-нибудь другим. Но всякий раз какая-то невидимая сила заставляет меня садиться за ноотбук. Уже двадцать лет пишу «в стол». Никто не издаёт мои книги. Вернее сказать, никто в издательствах не читает моих рукописей. (Кого не поспрашиваю, пытаясь найти хотя бы след своей рукописи, пожимают плечами, отсылают к другим сотрудникам). Но я верю, всё-таки праздник будет и на моей улице. (Если нет, то зачем же тогда тот «кто-то» заставляет меня возить дым на ветер?) Тот «кто-то» заставляет меня пребывать в уверенности, что мою книгу издадут, и она получит широкий резонанс. И тогда вот эти строки расскажут читателю «что» и «как».

И ещё один аспект моей жизни, который от меня не зависел, беспокоит меня всю сознательную жизнь. Сколько себя помню, интересные случаи, происходившие со мной, с моими знакомыми и со знакомыми моих знакомых, откладывались в моей голове на определённую полочку. При этом в уме сопровождалось: «Это для рассказа». И когда я пишу, память вдруг выдаёт на-гора что-то умопомрачительное, которому в субботу сто лет будет.

Ещё об одном аспекте не могу умолчать: не мешать тому, что происходит со мной, досмотреть «картину» до конца. Никогда не забуду такой случай. Я на Колыму приехал осенью (не по этапу, а по распределению ВУЗа). Все деньги, что получил в виде компенсации за столь опрометчивый шаг и за отдалённость от цивилизации, я выложил в магазине за охотничью амуницию. Сосед по дому Женя Прожога (фамилия точно отражает его характер) обещал мне великолепную весеннюю охоту на уток. День и ночь я о ней грезил. И вот в пятницу после работы мы пошли на берег Колымы, от посёлка нашего в десяти километрах, на то место, где я должен получить, говоря современным языком, кайф. Кругом снег, воды нигде нет, и Колыма спала под двухметровым льдом беспробудным сном. «Какая тут может быть охота? – подумалось мне.

–Какая тут охота! – громко заматерился мой сосед, и, не снимая с себя рюкзак, стал разворачивать оглобли.

–Погоди, Жень, – опешил я, – всю зиму мечтал…

–Ты можешь остаться. «Завтра появится вода, и точно будет утка, – уверенно стал убеждать меня сосед, – я просто устал на работе, не знаю, дойду ли до дома, но постараюсь», – говорил мне человек, проживший здесь двадцать лет, который знал каждый куст, каждый поворот Колымы. Он-то рассуждал, глядя со своей колокольни, не учитывая, что я профан в охоте, новичок на Колыме.

Мне бы шлёпать за ним и шлёпать домой не солоно хлебавши. Остаться одному, порядком не умеющему даже ориентироваться на месте, где что ни шаг, то гроб без музыки. За зиму сколько я наслушался о пропаже охотников, даже в двух случаях вместе с учениками школы участвовал в прочёсывании леса, чтобы найти тела заблудившихся мужиков. И всё по барабану. Кто-то помимо моей воли принял решение, и я остался. Зусман был, помню, невообразимый. Зуб на зуб не попадал. Краковская колбаса в моём рюкзаке так смёрзлась, что сыпалась на крошки в моих руках. Хлеба я так себе и не смог отрезать, – буханка превратилась в кирпич. В водке плавал кусок белого льда, а я никак не мог придумать, откуда он там взялся, вроде бы в магазине брал нормальную водку, видимо просмотрел.