Сам о себе

Я играл роль Грумио, слуги Петруччо. Играл я гротесково, сочно, сочетая порой эксцентрику с правдой Художественного театра, за которой зорко следили актеры и режиссеры студии. Замечательной была атмосфера, которая сопровождала все наши репетиции. Режиссура была коллективной, коллективной была и работа над отдельными ролями. За всю мою жизнь я, пожалуй, не встречал такой увлеченной, дружной, истинно товарищеской атмосферы, которая царила в репетиционной работе: Готовцев, Чебан, Володя Попов, Волков, Смышляев беспрерывно подсказывали друг другу разные трюки, интонации, находки. Импровизации следовали за импровизациями. Все это потом отразилось в актерски-оснащенном богатстве спектакля.

Вспоминаю некоторые мои находки. Интересно было сделано «путешествие» Грумио.

Я выходил из левой кулисы, с первого плана. Шел с узелком на палке, походкой долго и равномерно идущего человека. На конце палки кроме узелка красовалась черная дохлая кошка, являвшаяся неизменным атрибутом Грумио; он не расставался с кошкой, так как она должна была ему принести счастье. Кошка не имела какого-либо натуралистически-неприятного вида, скорее, носила символический характер и была попросту похожа на какую-то занятную и забавную театральную игрушку. Из «Зимней сказки» Шекспира я взял слова песенки: «А ну, Джек, ну, вперед, чтоб веселы все были. Кто весел – целый день идет, кто хмур – не идет и мили». Мотив я придумал сам. Начало этого мотива, как я уже потом осознал, было заимствовано из довольно популярного музыкального произведения. Окончание мотива составляло уже бесспорно мою собственность, впрочем, может быть, и оно было откуда-то заимствовано. Но любопытно! Когда я, до сих пор помня этот мотив, напеваю его кому-либо из композиторов, никто из них не может догадаться, откуда он взят. Когда же я расшифровываю это, они бывают чрезвычайно удивлены. Итак, я напевал «А ну, Джек, ну, вперед...» и проходил через всю сцену по первому плану из левой кулисы в правую. Затем я молниеносно перебегал за кулисами через сцену обратно и опять выходил из той же левой кулисы, из которой выходил первый раз. Эта неожиданность для зрителей разрешалась смехом и аплодисментами. Я шел тем же путем, уже более усталой походкой, волоча ноги и напевая все то же: «А ну, Джек, ну, вперед...» и т. д. Опять исчезал в ‘правой кулисе, опять молниеносно перебегал за сценой на ту сторону, из которой выходил, и опять появлялся под взрыв хохота уже на третьем плане, продолжая уныло петь: «А ну, Джек...» и т. д.

Затем, когда я скрывался за кулисами, меня моментально подтягивали на тросе к потолку сцены, и я или, вернее, только мои ноги появлялись из-под падуги в верхней части сцены, затем меня на блоке проводили через сцену, а мои ноги шли как бы по воздуху, и я продолжал петь: «А ну, Джек, ну, вперед, чтобы веселы все были...»

Путешествие очень хорошо воспринималось зрителем. В этой же постановке впервые была использована скачка на деревянных лошадках, которые почти не двигались. Но я так скакал, подпрыгивая под музыку и подгоняя хлыстом лошадь, что получалась полная иллюзия скачки на лошади, и зал разражался аплодисментами.

Как видите, творческие интересы мои перенеслись в Первую студию, но я не погрузился всецело в жизнь этого замечательного коллектива. Причиной было то, что я не оторвался душой от театра Мейерхольда. А Первая студия была таким коллективом артистов, где каждый пришедший должен был с головой отдать себя общему делу. Удивительный это был коллектив! Вот уж можно сказать, что это была некая театральная коммуна. К сожалению, я не помню, да и не знал точно в то время организационной структуры этого дела. Пусть лучше об этом расскажет кто-либо из ее основателей и старых студийцев. Я могу передать только свои личные впечатления, которые остались на всю жизнь.

Трудно сказать, кто был хозяином этого театра, директором или художественным руководителем. У меня осталось впечатление, что каждый член студии был и ее равноправным хозяином. Конечно, было какое-то правление или дирекция, или основная группа студии, которая решала планы театра, репертуар, которая вела театр. Но все это было удивительно по-братски, демократично, и я думаю, или у меня осталось такое впечатление, что каждый художник – член студии – мог делать в студии то, что он хочет. Если бы я захотел попробовать свои силы как режиссер и интересно рассказал о своем плане, мне бы разрешили это сделать. Если бы я сделал заявку на какую-нибудь роль, со мной, елико возможно, посчитались бы. Все же основная группа студии, дружно помогая друг другу советами и мнениями, делала в искусстве театра то, что она хотела и считала равно нужным как для себя, так и для студии.