Сам о себе

Исполнением роли Хлестакова он покорил всю театральную Москву начала двадцатых годов. По рассказам свидетелей, Чехов, репетировавший Хлестакова под руководством Станиславского, вместе со своим великим режиссером с первых же репетиций был верен заветам Гоголя. Около двух лет они работали над «Ревизором» со всем присущим этим художникам проникновенным увлечением. И, несмотря на верность заветам Гоголя, до самых генеральных репетиций что-то у Чехова не получалось. Как будто все было верно и в большой степени убедительно, но чего-то в образе зримо не хватало. Завершению работы мешала какая-то неудовлетворенность и режиссера и актера. Если правильно понимать свидетелей трудных и мучительных родов спектакля, мешала слишком большая, скрупулезно натуралистическая «заземленность» образа. И вдруг на одной из последних репетиций, кажется, сам же Станиславский предложил Чехову: «А что, Миша, если ты вообразишь, что у тебя вместо мозгов голова наполнена газом, наподобие детского воздушного шарика, и ты беспрестанно взлетаешь и отрываешься от земли». Неясное это, по сути, замечание вдруг сыграло решающую роль. Михаил Александрович по-своему воодушевился им, пронизал всю роль таким ощущением и... вдохновенно полетел, при всей глубокой и реалистической заземленности образа.

Конечно, этот «полет» в результате сыграл свою роль и во вдохновенном вранье, и в любвеобильном переполненном желаниями срывать цветы удовольствия сердце Хлестакова, и в темпераменте восторга перед открывшимся ему праздником жизни.

Исполнением одной этой роли Чехов становился в ряд самых больших русских актеров.

Я хочу рассказать об одном эпизоде, чтобы читатель мог яснее понять степень мастерства этого актера. Рассказывая о нем, я забегаю вперед, так как этот эпизод произошел гораздо позднее описываемого мною времени, произошел тогда, когда я уже сам играл в Малом театре Хлестакова.

В конце тридцатых годов мне пришлось в одном купе поезда ехать с Иваном Михайловичем Москвиным в Ленинград. Я не мог удержаться, чтобы не задать ему один вопрос. Задать этот вопрос было не очень легко, потому что, как мне казалось, сам Иван Михайлович был не вполне удовлетворен своим исполнением роли городничего и отношением к его исполнению и зрителей и прессы.

– Как вы репетировали «Ревизора» с Чеховым, Иван Михайлович? Расскажите, пожалуйста, как вы работали с Чеховым, как с партнером.

– Было очень трудно, – сказал Иван Михайлович. – Вы ведь знаете, Миша был патологичен. Вот, например, при встрече городничего с Хлестаковым в гостинице, когда Хлестаков думает, что городничий хочет перевести его в тюрьму, Миша плакал настоящими слезами.

Вероятно, я посмотрел на Москвина изумленно выпученными глазами. Дело в том, что в этом месте я, исполняя роль Хлестакова, также плакал. Делал я это, конечно, технически, правда, стараясь вызвать в себе искренние эмоции, но тут мне стало ясно, что я, может быть, и хорошо, но комедийно изображал и представлял слезы вдруг расплакавшегося, как ребенок, Хлестакова. Мне и в голову не приходило, что можно в комедии плакать по-настоящему. Я думал, что это удел драмы и трагедии. И вдруг я ясно вспомнил и почувствовал все великолепие этого места у Чехова. Если актер тут плачет и плачет по-настоящему, как ребенок, то настоящие искренние слезы могут только помочь зрителям воспринять всю полноту, трогательную комедийность и жизненность этой трудной для обоих актеров сцены. Актерское проникновение в этой роли у Чехова было совершенно как внутренне, так и внешне. И это слияние внутреннего и внешнего было очень характерно для всех ролей Чехова.

Мы могли видеть это слияние и в роли Мальволио в «Двенадцатой ночи», где он разговаривает с партнерами, будучи уверен, что он говорит сам с собой, принимая их реплики за свои мысли. Мне предложили дублировать Чехова в этой роли. Я впервые посмотрел постановку. Восхищенный, я пришел домой и раскрыл Шекспира. Я не нашел тех сцен, которые играл Чехов, и не нашел слов, которые говорил Чехов, это была гениальная импровизация, основанная на Шекспире. Я отказался дублировать Чехова и правильно сделал. Когда на это предложение согласился такой артист, как Певцов, то и он потерпел после Чехова жестокую неудачу.

К сожалению, я видел Чехова на репетиции всего один раз. Он помогал исполнительнице роли Катарины – Карнаковой в «Укрощении строптивой». Тут я воочию увидел, что он в совершенстве владеет внешней техникой. Настоящие слезы в... Хлестакове говорят о его внутренней технике. Приходится пожалеть, что я пропустил возможность поучиться у этого гениального актера, повстречавшегося мне на пути. Помню, что он сказал мне после «Укрощения строптивой»:

– Здорово вы играете, Игорь Владимирович.

– Что вы, Михаил Александрович, – отвечал я. – Я же здесь играю внешними приемами.

– А это мне не важно, – сказал Чехов. – Было бы хорошо, правдиво, впечатляюще.