Сама виновата

Судья стала поправлять свою и так безупречную улитку.

– Мне кажется, поэтесса сегодня не придет.

– Можно понять.

– Как думаете, мы без ее показаний обойдемся?

– Думаю, да, если подсудимый не будет настаивать.

– Вот и отлично. Ольга Ильинична, скажите по секрету, а у вас длинная речь?

Этот вопрос застал Ольгу врасплох, потому что к прениям она не готовилась, думая совсем о другом.

– Нет, – соврала она, – минут на пятнадцать.

– Хорошо. Слушайте, а если мы без перерыва? Часов до трех справимся ведь?

– Наверное.

– И освободимся пораньше.

Ольга усмехнулась:

– Насколько я знаю, рабочее время еще никто не отменял.

– Понимаете, просто я кормлю, так что или мне срываться в обед домой…

– Я вас поняла, – перебила Ольга, – сделаем, как вам удобно.

Она вышла из туалета, с тоской думая, что судья – кормящая мать, ей есть зачем срываться с работы, а вот Ольге спешить некуда.

Семья разрушена, муж ушел, а детей нет и никогда не будет. Карьера – все, что осталось, и черта с два она позволит кому-то ее загубить! Судья права, сейчас нужно собраться с духом, быстро закончить дело Фельдмана, выдохнуть и работать дальше.

Совершенно ни к чему лезть в старые тайны. Когда Борис устроился на работу в больницу, его часто приглашали на дружеские попойки. Вскоре перестали, но Ольга тогда не придала этому значения, не подумала, что он невыносим для нормальных людей. Так вот, на одной из таких вечеринок с ней кокетничал молодой эпидемиолог и в числе прочего рассказал об удивительных свойствах блох. Оказывается, они могут столетиями пребывать в засушенном состоянии в пустых домах, но, как только туда заглянет человек, они оживают, напрыгивают на него и заражают чумой. Возможно, с точки зрения науки это не чистая правда, потому что доктор был сильно навеселе, но главное Ольга поняла – в запертые и заброшенные дома ломиться не нужно.

Саня считал иначе, больше того, не сомневался, что она откроет правду, выволочет ее на свет божий за волосы, как площадную девку, и… И что? Да ничего! Такое называется «нездоровая сенсация». Она не иностранный журналист, гоняющийся за чужими постыдными тайнами, а государственный обвинитель, и ее обязанность – обеспечить Фельдману справедливое наказание. Он его получит? Да! А больше она ничего не должна.

Только Ольге почему-то было стыдно объяснить это Сане Черепанову.

Он обещал привести свидетеля, но Ольга не обязана его вызывать для дачи показаний. Если человек примется сам митинговать в зале суда, срывая покровы, то это его личная инициатива, она ни при чем. Напротив, грамотные действия с ее стороны продемонстрируют руководству, что она не теряет головы в экстраординарных ситуациях.

У нее нет высокопоставленных родственников и покровителей, и всем, чего добилась, она обязана самой себе, и только благодаря тому, что не допускала ошибок, с самого начала знала, что идет без всякой страховки. Один неверный шаг – и все. Никто не поддержит, не отмажет, совсем наоборот. Обрадуются, что Ольга Маркина не справилась и освободилось место для кого-то из своих. Так стоит ли спускать в унитаз все свои достижения и перспективы ради правды, от которой никому не станет лучше?

До начала заседания оставалось еще время, и Ольга, накинув пальто, вышла подышать во дворик. Тут и нашел ее Саня.

– Слушай, Оль, – сказал он мрачно, – не придет этот чувак.

Она пожала плечами.

– Вроде вчера такой был боевой, а к утру поостыл малость.

– Я так и думала.

– Сказал, что не готов вслед за Феликсом пополнять славные ряды участковых.

– Сань, это все равно ничего не изменило бы.

– Вот потому ничего и не меняется, что мы так думаем.

Саня раздраженно пнул нерастаявший островок снега на газоне, и тот рассыпался белыми осколками.

– А ты сам?

– В смысле?

– Легко, знаешь, быть принципиальным, когда не твоя судьба на кону, а если бы тебе пришлось выбирать, ты точно уверен, что положил бы голову на плаху?

Саня нахмурился и ничего не ответил.

– Вот видишь.

Она вернулась в здание.

Полина Поплавская все-таки пришла, странная сознательность для поэтессы.

– Да, я просила Василия Матвеевича наказать Фельдмана, – сказала она спокойно, – он оскорбил меня и должен был за это ответить.

Судья и народные заседатели переглянулись, наверное, удивились такой бесстыдной откровенности.

– А вы не подумали, что ломаете человеку жизнь? – не удержался Бимиц.

Полина улыбнулась:

– Нет. Мне просто хотелось, чтобы он пострадал как можно больше, вот и все.

– И вам нисколько было его не жаль?

– Нет.

– А сейчас как вы себя чувствуете? – вдруг взвился заседатель Кошкин. – Когда из-за вашего каприза погиб близкий друг вашей семьи? Совесть вас не мучает?

Поплавская холодно улыбнулась:

– Насколько мне известно, я не совершила ничего противозаконного, а моя совесть вас не касается.

Ольга позавидовала железному самообладанию девушки и спросила, говорила ли Полина Фельдману, кому он обязан своим отчислением.

Поплавская налила себе воды из пожелтевшего графина и выпила почти целый стакан.

– Так говорили или нет?

– Возможно. Да, я могла ему сказать.