Сама жизнь

больше года знали, что медно-глиняные ноги подкосились; как же так?

Тем же вечером или назавтра пошла я, кажется, в музей Пушкина, на доклад о «Пророке». Сижу, слушаю и получаю письмо от Женечки Березиной о той же самой статье. Начинаю рыться в сумке, нет ли там чего промыслительного – и пожалуйста, есть. Лежат в уголке листочки, видимо, продиктованные отцом в какой-то невыносимый момент (час, год). Как продиктовано, так продиктовано, по памяти:

Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль! Я – Господь Бог твой, держу тебя за правую руку, говорю тебе: не бойся, Я помогаю тебе.

А на обороте, тоже зеленым:

И до старости вашей Я Тот же буду, И до седины вашей Я буду носить вас, Я создал, буду носить, Поддерживать и охранять вас.

Стоит ли напоминать, что до июня 1988-го оставалось два года? Оба они прошли для отца Александра достаточно тихо, словно статьи и не было.

Фейхоа

Осенью 1987 года я попала в больницу с тяжелым приступом панкреатита. Надо сказать, это так больно, что французы придумали термин drame pancrea-tique. Меня положили под капельницу и закололи обезболивающими. Тем самым я пребывала в особом состоянии. Правда, молилась, но плохо замечала соседку по палате. Зато, без удивления, ощущала совершенно райский запах, напоминающий землянику. Вот как оно бывает, думала или скорее чувствовала я, припоминая сперва – Терезу-старшую, а потом -Симеона Нового Богослова. У Терезы о запахах ничего нет, у Симеона – не знаю, но что поделаешь, «мистический опыт».

На третий день оказалось, что пахнет странный плод фейхоа, ящик с которым стоит под кроватью у соседки. Кстати, была она гречанкой и звали ее Га-латея. Но это к делу не относится. Относится же -то, что отец Александр Мень весело смеялся. Он очень не любил мистических опытов такого рода.

Повесть о том, как Галя сперва захотела стать христианкой, а потом честно испугалась, тоже обрадовала его. Повлияло на нее, naturellement, Послание к Галатам. Она и не знала, что свобода обусловлена такими дикими требованиями. Из больницы мы обе вышли уже в декабре.

Покойный магистр

Году в 1970-м, а скорее – в начале 1971-го отец Александр спросил, не напишу ли я «магистерку». Гордо отказаться мешала простая деликатность; как-никак, самые достойные пастыри именно этим способом кормили свою семью (писал ли их сам о. Александр, я не знаю). Я пробормотала что-то вроде согласия, решив про себя посоветоваться с дотошными католиками. Вот она, reservatio mentalis[ 77 ], за которую Чарльз Кингсли бранил кардинала Ньюмена![ 78 ]

Естественно, почти сразу я оказалась у отца Станислава, не столько дотошного, сколько серафического, как и подобает францисканцу. Поахав и, может быть, воскликнув по своему обыкновению: «Слава Иисусу Христу!», он ответил, что писать можно, даже нужно, поскольку:

будет честная работа о католичестве (замечу, что предложенная тема касалась энциклики Пия X);

работа – анонимная, что полезно для души;

я помогу человеку, с которого Бог не спросит, раз он такой простодушный;

Ободрившись, я стала писать, конечно – уже в Москве. Многих книг в городе не было, приходилось ездить в Лавру. Заметим, что все они были на иностранных языках, которых простодушный соискатель не знал. Материал оказался очень интересным, мало того – душеполезным мне, либералу (хотя и мракобесу). Гонимые модернисты получались не такими уж правильными, что, собственно говоря, можно было предугадать. Чтобы увеличить объем, да и для собственной радости, я щедро цитировала Ньюмена, которым мы (Муравьев, Аверинцев, трейдер) увлекались во второй половине 1960-х.

Зима кончилась, шли недели поста, я ездила к преподобному Сергию. На столе у меня лежало изображение св. Пия с алым кусочком его мантии. Лежит оно и сейчас, правда – с другими образками, в столике, но кусочек сам собой исчез.

После Пасхи состоялась защита. Знакомые из Лавры ехидно сообщили, что соискатель спутал Ньюмена с Ньютоном, а «английский» прочитал как «ан-тийский» и расшифровал как «антиохийский». Степень он получил; уехал туда, где она требовалась, и вскоре скончался.

Появилось и пятое оправдание – заплатил он ровно в десять раз меньше, чем обещал. Отец Станислав искренне радовался. Отец Александр при случае называл меня «покойным магистром». Позже в библиотеке был пожар, и диссертация сгорела.

Бог давал ему силы любить

Беседа для журнала «Континент»

–Наталья Леонидовна, Вы человек, воспитанный в церковной традиции и не были неофитом, когда впервые встретились с отцом Александром. Чем, как Вам показалось тогда, был необычен этот священник?