Сама жизнь

ее, независимо от качества, признавал хорошими, говорил: «Пишите! Пишите!» Эти женщины порой донимали его, изводили, так что он почти валился от усталости, но он их любил. Любил людей, которые шли к нему. Люди эти зачастую были очень эгоистичны. У него хватало на это сил, Бог давал ему сил любить и жалеть их. Они его обычно не жалели. Зато обожали, особенно женщины. Они и создали ужасный образ священника, которому все поклоняются… Но пройдет время, стремнина унесет все лишнее, и непременно придет прозрачность.

–Эта проблема вообще повторяющаяся: паства, превозносящая своего пастыря даже вопреки ему…

–Это с Христом бывает, а уж тем более… «Раб не больше господина своего». К тому же это «вопреки» происходит не со всеми. Насколько я знаю, иногда - пусть и очень редко – кое-кто из несчастных, одиноких и отчаявшихся людей все же поворачивал на путь покаяния и любви. Отец пожертвовал многим ради этого. Это был настоящий подвиг смирения.

К примеру, он абсолютно попускал пошлость – не любя ее, попускал. По существу, это такой миссионерский пыл: пусть будет хоть что-нибудь в советской ситуации. Он был человеком очень широким. И всех принимал – и католиков, и протестантов, и диссидентов… Большая свобода разных проявлений религиозности: Бог разберется.

–Многие принимали и до сих пор принимают эту широту за всеядность.

–Он не был всеяден, он был достаточно суров. Но при этом он был человеком невероятной доброты. Ведущее начало этого человека помимо просветительства -доброта. Доброта – вообще ключ к нему.

У всех, кто его знал, возникало ощущение, что он постоянно, всегда, в любой момент жизни предстоит перед Господом. Как пастырь он был обращен к каждому, принимал решения только индивидуально. Он не предлагал единую схему, определенную парадигму, общий механизм (или пять, десять, двадцать схем или подходов), что вообще-то принято. Он каждый раз находил другой подход – и каждый раз индивидуальный.

Не потому ли почитатели отца Александра так склонны создавать его культ, что этому чело веку трудно наследовать? Ведь он не создал «шко лы» – не дал определенного набора приемов, не создал сколько-нибудь самостоятельной богословской тра диции. Даже тексты, написанные им, – только популяризация, они не содержат чего-то нового…

И все-таки ему наследуют. Если остался прямой наследник отца Александра, это американский священник Мейерсон. Без харизматичности, но с добротой и с чертами свойственной отцу Александру какой-то томистской уравновешенности. И здесь его преемники – отец Александр Борисов, отец Владимир Архипов, отец Владимир Лапшин, отец Георгий Чистяков. Они тоже разные. Отец Александр Борисов, человек редкой кротости, исключительно мирный, скромный, тихий и смелый. Говорю «смелый», потому что это единственный человек из виденных мной, кто после обыска больше заботился о близких, чем о себе. Во имя прихода Борисов сознательно самоустранился из общественной сферы, растворился, умалился. У Лапшина совершенно другая харизма, но он занимает примерно ту же позицию -и, кстати, снискал славу очень сурового духовника.

В свою очередь, отец Владимир воспитал трех алтарников, их рукоположили. Они тоже совершенно разные – один ученый и вполне традиционный (он в Ирландии), другой кротчайший, почти юродивый (в Цюрихе). Так что «школы» отец Александр не создал, зато создал живую связь…

–Об отце Александре говорят: дескать, служить неумел, эстетику православия не чувствовал, строя его не чувствовал. Сплошной библеизм и проповедь про Христа и про Бога – и все.

Отец Александр бил в яблочко: он почитал Страстной Четверг. И доводил до сведения тех, кто хочет это узнать, что такое евхаристический канон и причастие. Он словно бы всегда присутствовал на Тайной вечери сам. Если кто хотел присутствовать с ним, – пожалуйста, он не мешал. Если кто-то хотел воспринимать это как магию, тоже не мешал. А литургию и правда служил не очень эффектно: бубнил, бегал, пока «Верую» читали, исповедовал быстренько. Если в чем и проявлялась его нетрадиционность, так только в этом.

Есть такое верование, что отец Александр не слишком понимал диссидентов. С другой стороны, сегодня об отце Александре говорят как о религиоз ном диссиденте.