Самая большая тайна Гитлера

Но почти все в фильме увидено невинными глазами милой и обаятельной Траудль. И Гитлер предстает перед зрителем приветливым и любезным хозяином. И немецкие солдаты отстаивают Берлин от врага так отчаянно, что зрители желают им победы. Но самой большой ошибкой фильма немецкие кинематографисты и критики назвали другое. На экране бесконечно и бессмысленно гибнут сотни солдат, генералы пускают себе пулю в лоб, и зрители видят, как падают тела с пулевыми отверстиями, как юный боец фольксштурма убивает свою подругу, а затем и самого себя.

Все можно увидеть в фильме, но только не смерть фюрера. Она происходит за закрытой дверью. Как Гитлер отворачивается, когда подыхает его собака Блонди, так камеру отводят и когда умирает фюрер. Траудль намазывает геббельсовским детям бутерброды, и тут раздается выстрел. Потом все открывают дверь и смотрят.

Но зрители не видят того, что видят они. Все в ужасе и печали отводят глаза. Камера фиксирует тысячи мертвых, но фюрера нам мертвым не показывают. Его вытаскивают завернутого в одеяло и бросают. То есть наблюдать за гибелью прочих граждан рейха – сколько угодно. Но когда дело доходит до Гитлера, авторы проявляют деликатность, граничащую с сочувствием. А от сочувствия недалеко и до оправдания…

Отчего вдруг такая щепетильность? Почему, черт возьми, не показать, что эта свинья наконец сдохла? Зачем оказывать ему такую честь? Ведь больше никому она в фильме не оказана – люди мрут как мухи.

Впрочем, есть еще одно исключение. Когда Геббельс, как в дуэли из вестерна, стоит перед своей женой и поднимает пистолет, камера снова благородно отворачивается. Больше ни в одной сцене этого фильма такого не происходит! Через полминуты начальник подразделения охраны Франц Шедле выбивает себе мозги из черепной коробки, да так, что они шлепаются о стену.

Чарли Чаплин, сняв фильм «Великий диктатор», позднее сомневался, стоило ли его снимать, потому что, высмеивая Гитлера в 1940 году, он еще не мог представить себе кошмар, исходящий от этой фигуры. Нынешних немецких кинематографистов должны были охватить сомнения – не делают ли они Гитлера безобидным, исключив из повествования четыре с половиной тысячи дней преступной истории Третьего рейха и оставив зрителям лишь коммерчески взбитые сливки последних мерзких дней фюрера.

Любое подновление истории есть переоценка прошлого ради настоящего. Разумно или неразумно такое подновление – ответ на этот вопрос зависит еще и от того, с какой целью перетолковывается история. Непредвзятое обращение к историческому материалу свидетельствует о желании разделить ответственность за политическое будущее нации.

Националистическое толкование истории находится в своеобразной взаимосвязи с экспансионистскими аппетитами. Историки, сознательно искажающие прошлое, полагают, что, овладев прошлым, они сформируют и «правильное» будущее.

От слов «Мы снова гордимся нашей страной» до националистического высокомерия и заносчивости только один шаг. Вот почему либеральные историки считают недопустимыми попытки переложить ответственность на «чужих», «других» и тем самым оправдать Гитлера (а в нашей стране – Сталина).

Интерес к фюреру в Германии, гитлеровская волна, огромное количество книг и документальных фильмов о Гитлере – это попытка немцев примириться с недавним преступным прошлым Германии. Многие смотрят такие фильмы, чтобы увидеть хроникальные кадры с фюрером. Нельзя не отметить, что сила инфицирующих, распространяющих заразу кадров намного сильнее закадрового голоса, критикующего деяния Гитлера.

Многие молодые немцы не хотят чувствовать себя виновными в нацистском прошлом Германии, ведь все это происходило задолго до их рождения. Они хотят найти нечто положительное в своей истории, снять с себя тяжкий груз трагического наследства. Очень хочется видеть историю своей страны великой и героической.

В этом сходство жизнеощущения немцев и русских. И те и другие в массе своей считают излишним и неверным по сути призыв к покаянию. Они недовольны теми, кто «мажет историю черной краской». Трудно удержаться от сопоставлений Гитлера и Сталина. Немцы и русские словно заворожены этими фигурами; часто они абсолютно некритичны. Может быть, даже уместно говорить о некоем восхищении. От тридцати до сорока процентов немцев и сейчас причисляют Гитлера к величайшим государственным деятелям Германии. В нашей стране к Сталину относятся еще снисходительнее, в России вновь стали устанавливать памятники вождю.

«По-настоящему мы до сих пор еще не освободились от Гитлера, – пишет немецкий историк. – Возможно, он будет сопровождать нас на протяжении жизни многих поколений…»

Как «вечный памятник» или как наваждение?

Подростки обычно жалеют, что, родившись слишком поздно, опоздали, лишились возможности участвовать в чем-то героическом и прекрасном. Когда Гельмут Коль был канцлером Германии, он ввел в оборот формулу обратного свойства: «Милость позднего рождения».