Самая долгая ночь

Ее отец был книгоиздателем. Мать — просто матерью. Река говорила о них так, как будто обоих уже не было в живых. Когда страну захватили немцы, она еще училась в школе, хотя и помогала отцу в его издательских делах. Печатала, составляла бухгалтерскую отчетность — у нее были неплохие математические способности. Впрочем, это он уже и сам понял — по тому, как она произвела окончательный расчет с владельцем лодки.

Поначалу жизнь с приходом немцев почти не изменилась. Но время шло, и постепенно появлялись все новые и новые правила. В конце сорокового года отец был вынужден зарегистрировать свое издательство, а вскоре обязательную регистрацию прошла и вся их семья. У нее до сих пор свежи воспоминания о том, как морозным январским днем они всем семейством ходили ради этого в полицейский участок. К лету сорок первого года на их удостоверениях личности уже красовалась большая заглавная буква «J». По словам Реки, ее мать разрыдалась, говоря, что это конец. Дочь отмахнулась, сказав, что все это чушь. В этом месте своего рассказа Река умолкла и долго сидела, глядя в пространство. Маус не стал торопить ее. Он сидел и пил кофе со странным привкусом жженых орехов, который уже почти остыл. В одном Река оказалась права. Официант так больше и не подошел к их столику.

В августе ее брата исключили из последнего класса технического училища, а банковские счета ее отца были заблокированы. Ежемесячно им было разрешено снимать лишь по двести пятьдесят гульденов — жалкие крохи по сравнению с тем, на какие суммы они жили раньше. Двадцать фунтов, мистер Вайс, сказала она ему. Маус произвел в голове соответствующие арифметические вычисления. Он только что дал голландцу за каждую из пяти лодок сумму, на которую ее семья могла бы существовать два года. Так что она права. Это целое состояние.

На мгновение ее голос прозвучал громче. Он наклонился к ней. Она посмотрела на него и вновь перешла на шепот. Это было еще не самое худшее, продолжила она свой рассказ. Потому что вскоре последовала желтая звезда, на которой было написано Jood. Это произошло примерно год назад. Книжный бизнес отца прибрали к рукам немцы, которые уволили всех сотрудников-евреев. Затем последовал комендантский час, затем им было запрещено ездить в трамваях и поездах. Затем в дом нагрянула полиция, чтобы изъять телефон и радиоприемник, причем Маусу показалась, что в голосе ее прозвучало даже больше злости, нежели когда она рассказала про звезду. А спустя еще два месяца, в июле прошлого года, в дверь их дома на Боттичеллистраат кулаками постучал полицейский и сказал, что через час они должны явиться в Еврейский театр, тот самый, где вчера погибла та старая женщина. Каждому было разрешено взять с собой по сумке — всего одной. Река помогала матери упаковывать вещи. Она проследила за тем, чтобы та положила теплые вещи, но оставила то, без чего можно было обойтись, — например, портрет родителей, который она собственноручно нарисовала, когда была чуть младше. Они шагали по улицам точно так же, как и те люди вчера. И та женщина, которую убили, вполне могла быть моей матерью, добавила она.

Затем их на поезде отвезли в Вестерборк — место такое страшное, будто оно взялось из жутковатых немецких сказок с их злобными ведьмами, которые поедают детей. Четыре месяца в лагере, где их главной заботой было не умереть от голода и не утратить надежды. И, наконец, в ноябре прошлого года — дело было в понедельник по второй половине дня, накануне ее дня рождения, когда ей должно было исполниться двадцать лет — ее имя, а также имена ее родителей, были зачитаны в числе других в длинном списке.

Она проползла сквозь дыру в проволочном заборе, которую проделала своими руками. Затем нашла какую-то женщину, которая согласилась ее спрятать, и… Река подняла глаза, и Маус увидел, что в них застыли слезы.

— Когда я была маленькой, то мечтала стать художницей. Писать портреты. Я хотела заниматься живописью лет до тридцати, и потом встретить хорошего мужчину и создать семью.

Маус молчал. Он боялся, что скажет что-то не то, и тогда она перестанет говорить.

— Сколько вам лет, мистер Вайс? Уже есть тридцать?

— Тридцать один. В декабре.

Река на минуту задумалась.

— Вы ведь помните, как все было до прихода нацистов? А я не могу. Для меня это время превратилось в вечность. Еще до того, как нацисты пришли к власти в Германии, родители пугали меня ими, если я их не слушалась. А когда мне исполнилось пятнадцать, я прочла в газете, как они жгут в Германии синагоги. И тогда я решила, что стану художницей только тогда, когда нацистов больше не будет. Ведь как можно писать портреты улыбающихся людей, если Господь допускает такие вещи? А когда нацисты пришли в Голландию, они отправили моих родителей на Восток, где лишили их жизни.