Самая долгая ночь

— А теперь представь его в серой форме и фуражке, — сказала Река, — и дай ему в руку пистолет.

Точно. Да это же не кто иной, как вчерашний немец, тот самый, что вытащил пистолет и нацелился на них, когда они юркнули в самую гущу толпы.

— Вот говно! — выругался он себе под нос, на мгновение забыв, что рядом с ним дама.

— Он самый, из СД, — подтвердила Река и, запустив руку в сумку, которую поддержала коленом, принялась к ней шарить. Еще до того, как она полностью вытащила руку из сумки, наружу показалась рукоятка пистолета и курок, на котором уже лежал ее палец, и наконец ствол. «Люгер» такой древний, что его сталь из вороненой давно стала просто черной.

— Нет, — сказал Маус и положил ладонь на ее руку, точно так же, как тогда, в поезде. Но только на этот раз дрожи в ее руке не было, она была тверда, как камень.

— Не делай глупостей. Живо убери пушку, поняла?

Она попыталась высвободить руку, но Маус сделал шаг и встал спиной к витрине так, чтобы загородить собой Реку и от этой сучки Аннье, и от голландского легавого, и немца из службы безопасности, которых он видел накануне у театра.

— Уйди с дороги, Леонард, — прошипела Река и заглянула в глаза, буравя его взглядом.

— Нет. Я сказал, убери пистолет. Не здесь и не сейчас.

— Она выдала нас, — заявила Река, не спуская с него глаз. — Или если еще не выдала, то сейчас выдаст.

Маус кивнул.

— Она получит по заслугам, Река. Но только не здесь. Кстати, нам нужно это хорошенько обдумать.

Он впервые произнес ее имя вслух, и оно прозвучало довольно непривычно. Непривычно, в хорошем смысле слова. Секунды шли за секундами, но в конце концов она все-таки сунула руку назад в сумку, а когда вытащила наружу, пистолета в ней уже не было.

— Мы ведь видели все, что нам нужно было увидеть, верно? — спросил он. Река кивнула. Однако она не спешила уходить. Он дотронулся до ее руки. — Надеюсь, ты не собираешься войти туда и собственными ушами услышать, что она скажет? Если нет, то нам пора. Нам надо успеть раньше нее вернуться в магазин. Нужно найти новое место, где можно было бы спрятаться.

Маус вновь бросил взгляд в сторону кафе. Официант указал на окна и задернул шторы.

— Верно, — согласилась Река пару секунд спустя и, перебросив ремешок сумки через плечо, вновь посмотрела ему в глаза и добавила: — Спасибо тебе, Леонард.

Впрочем, взгляд ее оставался холодным, и он не знал, что ему думать.

В поношенном коричневом костюме Пройсс почти не ощущал себя гауптштурмфюрером СС или СД, коим он являлся, а скорее почтмейстером, коим когда-то был. Впрочем, голос его по-прежнему принадлежал офицеру СС или СД.

— Где ты пропадала, Аннье? И где мои евреи? — спросил он, протискиваясь между девушкой и де Гроотом. Аннье Виссер, чьи волосы были не слишком длинны, чтобы скрыть ее синяки, испуганно сжалась.

Впрочем, она нашла в себе толику мужества, чтобы сказать в ответ следующее:

— Я скажу вам это только после того, как узнаю, что стало с моим братом. Мартин жив? Или вы убили его на Вестейндерплассен? — негромко спросила она.

Пройсс понятия не имел, о чем она его спрашивает.

— Мой брат Мартин. Он жив?

И тогда до него дошло: огромный детина, которого они, с пулей в голове, нашли на поле, где приземлился самолет, это ее брат.

— Ты тоже была там? — спросил Пройсс.

Девушка кивнула.

Боже, какой же он идиот! Он принял ее за обыкновенную доносчицу, которая выдерживает дистанцию между собой и теми, кого предает! Она же оказалась участницей этой драмы. Ему и в голову не приходило, что она тоже была на польдере той ночью.

Похоже, я привык к более простым методам, сказал он себе — четко организованные акции, адреса евреев, отпечатанные на бумаге, и время от времени — голландцы, готовые за пятьдесят гульденов и десять пачек сигарет предать своих соседей. Впрочем, Пройсс быстро собрался с мыслями.

— Твой брат жив, — солгал он. — Жив, хотя и ранен, но мы отвезли его в госпиталь. Обещаю, он будет жить. Если…

— Если? — спросила она, и лицо ее осветилось надеждой.

— Что замышляют эти диверсанты? Ты исчезаешь на два дня, затем звонишь, но лишь после того, как я наношу визит тебе домой, чтобы поговорить с твоей матерью, — Пройсс выразительно понизил голос и умолк. Аннье вздрогнула, примерно так же, как когда сидела на стуле в углу подвала на Ойтерпестраат. — Ты сказала, будто у тебя есть для меня что-то важное.

— Диверсанты? — негромко переспросила она, сбитая с толку. — Нет, они не солдаты.

— И что они здесь делают? — спросил Пройсс.

— Не знаю. Они нам ничего не говорят. Только Реке. Ей они все говорят. Потому что она еврейка. А евреи умеют хранить секреты, — сказала она, и по некогда смазливому личику скользнула хитроватая улыбка. — Да вы и сами знаете, какие они.

Не диверсанты? Но евреи, все до одного? Значит, они не так опасны, как он полагал. Мысли Пройсса пришли в движение.

— Твой брат, если ему все-таки станет хуже… — он не договорил, но угроза осталась висеть в воздухе. — Они ведь наверняка что-то ему говорили.