Самая долгая ночь

— Про поезда, — наконец призналась она, нервно сцепив лежащие на столе руки. — Они говорили, будто прилетели сюда для того, чтобы украсть поезд с евреями. — Девушка посмотрела на Пройсса, и по ее щеке сползла слеза. — Прошу вас, только не обижайте моего брата.

Пройсс был озадачен. Ее слова показались ему полной бессмыслицей. За все шесть лет его службы в СД евреи ни разу не подняли руки, чтобы заступиться за себя. Они шли в газовые камеры и к расстрельным ямам покорно словно агнцы на заклание.

— А еще им нужны лодки, — сказала Аннье Виссер. — Для того чтобы перевезти евреев в Англию, — она вопросительно посмотрела на него, затем перевела глаза на толстого голландца-полицейского.

— Лодки? — удивился Пройсс. Сначала поезда, затем лодки. Боже, что за фантастика! Он с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться ей в лицо, однако, похоже, девица говорила правду. Иначе разве стала бы она умолять его пощадить ее брата?

Внезапно все фрагменты мозаики встали на место в его голове. У него на понедельник следующей недели запланирован транспорт в Вестерборк. Эти евреи явились сюда ради его евреев. И если они захватят его поезд, ему придется компенсировать недостачу, а ведь, похоже, он и без того в этом месяце не выполнит спущенную ему Цёпфом квоту. Нет, все будет гораздо хуже, подумал Пройсс. Его мир рухнет, и невыполненная квота — еще не самое страшное, что может с ним произойти. До него дошли разговоры, что на этой неделе еврейское гетто в Варшаве должны стереть с лица земли, но евреи оказали сопротивление. Более того, они даже сумели отбить первый натиск бойцов СС. Скоро полетят головы — таково было всеобщее мнение в его отделе. Все были рады, что они сейчас в Голландии, а не в Варшаве. Пройсс понимал, что ему тоже не сносить головы, если он станет первым, у кого из-под самого носа уведут поезд с евреями.

Тогда на него обрушится гнев не только Цёпфа, но и Эйхмана, этого тонкошеего столоначальника в Берлине, с вечно поджатыми губами. Нет, не только Эйхмана. Если об этом станет известно, его дело пойдет выше, гораздо выше, к главе гестапо Мюллеру и главе РСХА Кальтербруннеру. Пройсс вспомнил циркуляр, который ему показал Науманн. Потеряй он поезд, скандал дойдет до самого рейхсфюрера Гиммлера.

И тогда и Марта, и Вена навсегда превратятся для него в воспоминания. Считай, ему крупно повезет, если его переведут в Югославию вылавливать в горах тамошних партизан. Но куда правдоподобнее представляется его визит в Берлин, в подвалы на Принцальбрехтштрассе, где люди Мюллера ежедневно оттачивают свое кровавое мастерство.

Пройсс пригнулся ближе к девушке и вкрадчиво, стараясь не выдать волнения в голосе, обратился к ней на голландском.

— Где это должно произойти? И когда? Ты должна сказать мне, когда они планируют это сделать.

Аннье покачала головой.

— Я уже сказала вам, что не знаю. Знает только Река.

Он схватил ее руку и крепко стиснул.

— Они ничего не сказали нам — ни про место, ни про время. Клянусь вам, — добавила она. — Вы делаете мне больно!

— Твой брат… — начал Пройсс.

— Клянусь вам, я ничего не знаю. Прошу вас, не мучайте его. Он achterleik, — взмолилась она, но Пройсс не знал такого слова. — Он и мухи не обидит. Неужели вы думаете, что если бы я знала, то я ничего не сказала бы вам?

Ее лицо, и без того опухшее от слез и старых синяков, было искажено страхом.

— По-моему, она говорит правду, — подал голос де Гроот на своем убогом немецком. Пройсс одарил голландца колючим взглядом.

— Скажи мне, — громко продолжил он, обращаясь к Виссер и по-прежнему сжимая ей руку. Он подался вперед и замахнулся. Девушка вскрикнула, ожидая, что он вот-вот ее ударит. В кафе стало тихо, как в бескрайнем русском лесу.

— Прошу вас, — умоляющим тоном произнес де Гроот.

— Клянусь вам жизнью моего брата, — прошептала Аннье, — я больше ничего не знаю. Честное слово. Им нужны удостоверения личности, вот все, что я слышала. Они говорили о том, где и как им достать документы.

— Зачем?

— Я же сказала, что не знаю.

Удостоверения личности нужны всем. Документы потребуются им даже в том случае, если они будут, ничего не делая, просиживать свои задницы.

— Сколько? — спросил он. — Сколько их, этих евреев?

В перерыве между рыданиями она сказала ему, что их пятеро. Двое голландцев, один американец, один немец и эта женщина, чье имя она уже называла — Река. Официант шагнул к их столику и встал между ними и окном, чтобы задернуть шторы. Пока он не ушел, Пройсс пытался переварить услышанное. Немец? Американец? Да, это похоже на евреев, которые, как известно, большие любители заговоров.

— Это всего-то? Их всего пятеро? И где же они теперь? — спросил он. — Где они прячутся?

Виссер убрала от лица руки. Всхлипы сделались реже и наконец прекратились совсем.

— Вы ведь оставите нас в покое, моего брата, мою мать и меня, если я вам скажу? Я отведу вас туда, но только потом вы оставьте меня в покое. Поклянитесь, что вы это сделаете!

Не будь картины поезда, лодок, Югославии и подвалов на Принцальбрехтштрассе столь живыми и яркими в его сознании, он точно бы расхохотался ей в лицо.