Самая дружная семья

Деревня и монастырь удалялись, а впереди уже чернел и белел лес. Зайдя в него, мама вздохнула от восторга: «Ася! Какая красота!» С двух сторон еловые лапы – не пересчитать – словно сваляли из козьего пуха колпаки для себя. Высоко над головами – припудренные ветки, бледные пальцы. Тропа утоптана в центре, а дальше, по бокам, всё меньше и меньше следов и девственный снег. Вдоль неё и в лесу пробивались сквозь снег те же сухие травы и кусты, а ещё в нём, как в молоке, утопали состарившиеся деревья, натянувшие на себя отбелённые одежды. Вместо рисунка светлый покров привлекал ямами, холмами, скатами, они повторялись, прикрывали друг друга, сливались вдали, и не было видно горизонта, лишь белый ковёр, стволы и ветки в снегу. Благодаря ветрам деревья снизу присыпаны снегом так, что это похоже на муравейники из сахара. Даже слегка, меньше Пизанской башни, наклонённые стволы раскрашены белым. А ветки наперебой хвастались своими головными уборами цвета парусины, чем не масляные мазки, положенные Клодом Моне или Ван Гогом. Мохнатые ели такие высокие, что можно долго рассматривать их от корней до макушки и удивляться сказочности и царственности этих близких русской душе деревьев. Родители ушли вперёд, и ели-великаны, как старшие предки, склонились над ними.

Тропа уводила нас всё глубже и глубже в лес, а мы глядели по сторонам и восторгались. Белая лебедь – это невысокое дерево распахнуло ветви. Ёлка отошла от сосны, открывая взору лесное озеро. Подглядывая за ним, мы не потревожили его сладкий сон. Вечнозелёные хозяйки леса не менялись: склоняли под тяжестью снега лапы, словно кутались в одеяла, и им снилось певучее и шуршащее, квакающее и жужжащее лето. Опять виднелось озеро: на этот раз голый ствол делил пополам полотно, будто отъявленный злодей разрезал картину, создаваемую художником долгие годы. Другие тонкие ветви, державшие снег, напоминали крону цветущей сакуры. А вот осина нарядилась в свадебное платье: пышный снег облепил весь ствол её, аж свисал складками. Снежинки по-прежнему путались в еловых иголках. Некоторые зелёные лапы касались снежного ковра и при сильном ветре, конечно, мели его как веники. Одна ель склонилась к другой, прямой. Другие изумрудные подруги спасали от возможной непогоды стоящую средь них голую берёзу – худенькую сестру.

Пребелая тропа сливалась с воздушным пологом, когда я сошла с неё, утонула выше колена в нём. Папа же стоял, не шевелясь и запрокинув голову, всматривался в ясное весёлое небо, разбиваемое густыми макушками. А у мамы в малиновой куртке – румянец на щеках. Мама, позируя для фотоснимка, присела у гигантской ветки с зефирной шапкой, и мне показалось на миг, что это закатное солнце спряталось, чтобы удивить всех.

Не заметили, как подошли к бревенчатой, в снега одетой часовне, радовавшей где-то в небесах золотым крестом и через окна – звёздами лампадок и свечек. А рядом – тёплая церковная лавка и открытая беседка, также смастерённые из брёвен, остроганных, урезанных, подогнанных друг к другу; студёный источник, укреплённый камнями. А вокруг «оазиса» – зимний лес, деревья надёжной стеной.

Крестясь, молились перед любимыми святыми в часовне; пригубили тёкшую струйкой целебную водицу, набрали её, взяли с собой; у церковной лавки приласкали мурлыкавшего и тёршегося о ноги чёрного кота с жёлтыми глазами, такого доверчивого, гревшего своим теплом, и отстранённого. В беседке разлили горячий чай по кружкам, благо термос был припасён, и, наслаждаясь русским пейзажем и приятной тишиной, согрелись, а после покинули с благодарностью уютный закуток, спрятанный в дремучем зимнем лесу, закуток, где всеми ощущалось чьё-то присутствие.

Души подлечены, оставалось лишь набраться физического здоровья на даче. Нас ожидало славное катание на лыжах по лесу, протянувшемуся вдоль дачных участков. Солнце – сияющее белое пятно, снег белее праздничной скатерти казался белым небом со звёздами-пульсарами. Как же глаза слепли! Стройные лыжи со вздёрнутыми носами беспрепятственно скользили только вперёд по нарезанной папой и накатанной мамой лыжне, узкой двухполосной дороге, разделённой снежным наносом. От такого необычного движения и невесты-зимы мы возрадовались. Протопленный дом, из трубы которого поднимался жар и дымок, постепенно скрывался из виду.

И мы опять погрузились в прекрасный зимний лес: кусты брусники выглядывали из-под белых покрывал, крупицы снега – на мелких листах; сосны-детки в белых кепках; ямы, присыпанные снегом, – что-то вроде бывших лежанок медведей; заячьи петляющие следы и лисьи около. «Ну, погоди!» – наверное, досадовала лиса, упустившая длинноухого; молодой дятел колотил берёзу-свечку: «Тук-тук, тук-тук».