Самая коварная богиня, или Все оттенки красного

– Красота меня вдохновляет, – сказала она. – А ты – прекрасный экземпляр гомо сапиенс. Я хочу все время видеть твое лицо. Оно прекрасно! Особенно, когда ты молчишь. Вот и сиди, рта не открывай, читай книжку. И не пренебрегай спортзалом, я собираюсь заняться еще и скульптурой. Мне вскоре понадобится твое тело, и я хочу, чтобы оно было совершенным!

– Ты меня уморишь! – пытался сопротивляться он.

– Это ты уморишь себя голодом, если будешь мне сопротивляться. Не забывай, кто за все платит.

Ему приходилось ей подчиняться. Вот и сегодня Эдик терпеливо читал книгу, пока Маруся писала новую картину. Стоял удивительный, теплый май, заневестившиеся яблони стыдливо прикрывали корявые тела пока еще голых сучьев розово-белыми вуалями, на изумрудные газоны словно вылили яичный желток. Сколько ни боролся садовник с одуванчиками, они все равно лезли изо всех щелей и, как он выражался, «мать их, портили весь вид». Но бойкая кисть Марии Кирсановой легко расправлялась с сорняками. Новая картина получалась сладкой, словно карамелька, как она с досадой сказала Эдику.

Маруся отошла наконец от мольберта полюбоваться издалека своей работой и кивнула:

– Да, Эдик, прервемся. Что-то не то. Мне надо подумать… Ну как, интересно?

– Ни черта!

– А ты напрягись, корнет. Тебя ждет встреча с искусством.

– Почему это именно я должен пропихнуть в театральное училище какую-то провинциалку? Объяснять ей систему Станиславского, натаскивать по предметам?

– Во-первых, не какую-то, а свою тетю. Во-вторых, председатель приемной комиссии – женщина. Я узнавала. Это предмет, по которому у тебя пять с плюсом. Так что напрягись.

– Что ты со мной делаешь? – простонал Эдик. – Ты же меня эксплуатируешь!

– Хочешь сбежать? – угрожающе спросила Маруся. – А как же наша любовь?

– Маша, когда мы поженимся?

– После…

– После чего?

– После того как я начну тебе доверять.

– У меня никого не было после того как мы познакомились!

– Ха! Другому кому-нибудь расскажи!

– Я тебе клянусь!

– Корнет, отстань. Я вся в работе. Скажи спасибо, что я разобралась с твоими кредиторами. Между прочим, ты недешево мне обходишься. И твоя маман, которой надо регулярно передачи носить. Ее адвокат. Я все записываю на твой счет, учти.

– Но это же рабство! – пожаловался красавец. – Я даже из дома никуда выйти не могу без твоего разрешения!

– А ты как хотел? Человечество, между прочим, должно быть мне благодарно: я тебя от него изолировала. И ничего ты со мной не сделаешь. Я на всякий случай написала завещание.

– Да?

– Мне наследует мать. Это пока у меня нет детей. Необязательно от тебя.

– Маша!

– А кто ты такой? Ты мне даже не родственник, – насмешливо сказала она. – И пока не муж. Успокойся. Какой же ты хорошенький! Обожаю тебя!

Маруся подскочила, звонко чмокнула Эдика в нос, любовно пригладила его растрепанные ветром волосы и стрелой понеслась в дом:

– Настя! Настя, обед!

– И за что мне это? – Эдик взъерошил волосы и со злостью швырнул книгу в гамак. – Ну, ничего, милая, сочтемся. Я тебе все припомню!

В это время Егорушка неслышно подкрался сзади к старшему брату и гаркнул у него над ухом:

– Привет!

– Вот дебил! – вздрогнул Эдик и вскочил: – Мне надоели твои дурацкие шутки!

– Что, съел? Она тебя не любит! Все любят – а она нет! Ты на нее не действуешь.

– Опять подслушиваешь? Вали отсюда, бездельник!

– Я книгу пишу, – обиделся Егорушка.

– О чем?

– Пьесу.

– О господи! И этот туда же!

– А Маруся сказала, что это хорошо. Что мы ее обязательно протолкнем, мою пьесу.

– Интересно, скоро ты ей надоешь? Нашей гениальной художнице?

– А ты? Она сказала, что мы – зоопарк.

– Значит, не скоро, – вздохнул Эдик. – Это мученье, похоже, надолго. Почему я не сбросил ее с поезда? Но теперь уже поздно…

На веранде Маруся нос к носу столкнулась с Олимпиадой Серафимовной, которая, увидев ее, заворковала:

– Опять работала? Устала, наверное, детка, измучилась. Что тебе принести?

– Себя донесите до стула. Бабушка.

– Ха-ха! У тебя, детка, великолепное чувство юмора! С твоим появлением в доме в наш быт словно влилась струя свежего воздуха.

– Ближе к делу.

– У меня остались кое-какие связи, – Олимпиада Серафимовна села. – В мире театра. Я готова похлопотать за Егора, если он в самом деле напишет эту пьесу.

– Попробуй он этого не сделать! Так что, бабушка, начинайте. От всех в этом доме должна быть польза. А где мама с тетей Олей?

– Миша повез их по магазинам, – сказала, словно пожаловалась, Олимпиада Серафимовна.

– Это хорошо. Люблю, когда в доме поменьше народа.

– А я тут занималась подсчетом хозяйственных расходов…

– Это не ко мне.

– Но, детка…

– Сами разбирайтесь. Счета тетя Оля проверит, не вздумайте приписать лишку. Настя? Где обед? И почему в этом доме ужин до сих пор называют обедом? Настя!

– Иду!