Самая крупная победа

Все время до следующей тренировки я опять, не переставая, думал об одном: ехать во дворец или не ехать? Сидел в школе — думал, шел по улице — думал, обедал — опять все думал! И, главное, посоветоваться было не с кем. Сева? Ну что он сказать может? Мать? С ней как-то стыдно о таких вещах. Жора? Он, конечно, толковый, но он потом обязательно должен всем растрепаться.

Но еще больше не давал покоя вопрос: а как же тогда быть с Рыжим? Так и позволить ему все время хамить, да? Решил: как Мишка! Поехать во дворец с чемоданом и, если его не будет, незаметно оттуда улизнуть.

Но этого делать не пришлось: Мишку встретил еще у дворца, на аллее, и, откровенно скажу, обрадовался.

— Ну ты как… вообще? — не глядя на него, спросил я, боясь, что он сейчас заставит пояснять, а что такое «вообще».

Но он сразу все понял и сказал:

— А что? Ничего. Отец говорит: пока несильно бьют, походи. Вот и буду. Ну, а уж если… то, конечно, брошу. И потом, я еще очень боюсь, что меня и без этого выгонят.

— За что?

Оказалось, что он две тройки — алгебру и английский — никак исправить не может.

— Не понимаешь, да? — осторожно, чтобы не обидеть, спросил я.

— Ну да. Знаешь, сначала как-то запустил, а вот теперь сижу как осел…

Я подумал и предложил:

— Хочешь, Борису скажу?

— Зачем?

— Ну, он поможет. Он как-никак в десятом классе.

— Стыдно…

— Чего же стыдного? Стыдней потом из-за этого вылетать.

— Ну ладно. А то уж я просто не знаю, что и делать. Дальше говорить нам помешали Борис и Комаров. Они крикнули издалека:

— Подождите нас! — и, догнав, пошли рядом. У меня на душе стало совсем хорошо.

— Сегодня мы тебе покажем, как нужно наносить удар в туловище, — шепнул мне Комаров.

А Борис вдруг вытащил из кармана теннисный мячик и спросил нас с Мишкой:

— Такой имеете?

— А зачем? — удивились мы.

— Эх, вы! — уничтожающе посмотрел на нас Комаров. — Отсталые вы люди!

— Это чтоб руки были сильнее, — пояснил Борис. — Ходи и сжимай себе вот так. — Он несколько раз крепко сжал мяч, точно собирался раздавить его. — И за месяц-полтора мышцы знаешь как окрепнут. У боксеров должны быть сильные кисти. Ну-ка, дай твою руку, — кивнул он Мишке. — Вот так. А теперь ты жми мою, а я твою.

Мишка попробовал, но сразу скрючился и присел.

— Больно! — завопил он.

— Вот видишь? — отпуская его, спокойно сказал Борис. — А я всего-навсего третий месяц с мячом хожу.

— А где его взять? — разминая замлевшую кисть, заинтересованно спросил Мишка.

— Да в любом спортивном магазине сколько хочешь. А пока не купите, можно сминать газету с угла одной рукой в твердый комок. Польза такая же. В день по одной, поняли?

— Ага! — сказал Мишка.

А я незаметно подтолкнул его, когда Комаров отстал шнурок завязать, чтобы и он отошел, и сразу же рассказал Борису о Мишкиной беде.

— Так чего же до сих пор молчали! — возмутился он и, обернувшись, крикнул: — Это правда?

Мишка опустил голову.

— Эх, ты! — упрекнул Борис. — Надо было сразу же говорить. Приноси в следующий раз свои учебники, ясно?

— Ладно! — обрадовался Мишка.

Потом оказалось, что они живут не так уж далеко друг от друга. И Борис сказал, что можно к нему завтра приехать.

Я прямо был готов обнять его за это. Все-таки жалко, если бы Мишку выгнали.

Когда мы пришли во дворец, поднялись в раздевалку и начали готовиться к тренировке, вошел Вадим Вадимыч, сел и стал разговаривать с Борисом сначала о каком-то боксере, потом о соревнованиях и вдруг — как мне показалось, специально для меня — заговорил о храбрости и твердости характера; все новички так и впились в него глазами.

— Да, да, уже давно доказано, что храбрость — дело наживное. Воля так же, как и сила мышц или выносливость, постепенно вытренировывается. И нужно только очень пожелать быть храбрым! («Правильно, и отец так же говорил!») И вы не думайте, пожалуйста, что храбр тот, кто ничего не боится. Это вовсе никакая не храбрость…

— Как же так? — удивился Мишка и недоуменно огляделся.

— А вот так. Муха садится слону на хобот и кусает его. Она храбрая?

— Ну-у, муха! Так она же ничего не понимает!

— Правильно. И тот, кто ничего не боится, тоже ничего не понимает, и поэтому-то он вовсе и не храбрый. По-настоящему же храбр тот, кто боится, но, преодолевая страх, идет и идет к намеченной цели, крепко держа себя при этом в руках, понятно?

«У-у, так-то и отец говорил, — разочарованно подумал я. — Будто это очень легко — бояться, а все-таки идти!» С завистью покосился на Верблюда и Ерему. Они посматривали на всех с усмешечкой. Сразу было видно, что уж им-то об этом и говорить нечего, они и без того ничего не боятся.

Прямой левый в туловище оказался гораздо легче, чем в голову. Требовалось только под конец резко нагнуться в пояснице, чтобы достать до противника и сделать удар полновеснее.

Но вот когда я вышел на ринг, то опять обо всем забыл. И устал опять страшно. «Да как же это они боксируют по два, по три раунда?» — удивлялся, глядя потом, как без устали крутились по рингу старенькие.