Самая лучшая сказка Леонида Филатова

С ним был солидарен и Александр Абдулов: «Отказать Лене я никак не мог, несмотря на то что снимался одновременно в семи картинах. Во-первых, мы хорошие приятели, во-вторых, считаю, долг артиста помочь артисту. Я знаю его как талантливого человека и верил в то, что будет хорошая работа. И сценарий мне очень понравился, да еще про актеров – всегда интересно сыграть свою профессию… Бывало так, что мне приходилось целый день сниматься у итальянцев, потом ехал к Филатову, оттуда утром на репетицию в театр, после репетиции – к итальянцам, ночью у Лени. Часто после такого напряжения наступает озлобление. Здесь этого не было. Я видел, как ко мне относятся, видел, как меня любят, меня хотят. Актеры как дети. Скажи, что ты самый лучший, самый замечательный, и актер горы свернет… А Леня это говорил».

Хотя Филатов категорически отказывался проводить какие-либо параллели между фильмом и реальной биографией Театра на Таганке, но все же, все же, все же… Там есть кое-какой «привет» Любимову из уст партийного негодяя, которого я сыграл, – раскрывал карты Леонид Алексеевич. – Мой герой изумляется актерам некоего театра, их отношению к оставшемуся за границей режиссеру: «Он же вас предал!.. Почему же вы обвиняете всех вокруг, а его берете под защиту?» Слова эти с экрана говорит негодяй, но сыграл-то его я…»

Его Сергей Сергеевич яростно орал на взбунтовавшихся артистов: «Дураки! Чтобы стать Христом, надо иметь идею! А у вас ее нет и не может быть! И не прикидывайтесь детьми! Вы – злобные, коварные, хитрые, подлые и тупые существа! Нет, вы не дети! Вы – сукины дети!» В страстном филатовском монологе эхом отозвалась грустная фраза гениального драматурга, стоявшего, кстати, у истоков «Таганки», Николая Эрдмана, произнесенная им давным-давно: «Актеры как дети – пять минут играют, а сорок пять – сутяжничают».

Однако в целом у Филатова получилась далеко не документальная, не исключительно внутрицеховая история. А вполне показательная, горькая житейская притча. И даже не столько о театре, по крайней мере, не только о нем. По мнению автора, это должна была быть сказка о том, какими хорошими людьми могут быть актеры. В финале фильма он вообще хотел красиво отправить их всей труппой на небеса обетованные. Но отказался. И правильно сделал – ведь, если подумать, что такого особенного сделали эти актеры, чтобы их за это взяли на небеса?..

Филатов скромничал: «Мне дали деньги – я побаловался. Это и кино назвать нельзя. Простенькая история…» Кокетничал, напрашивался на безудержные комплименты? Да нет. Потому что считал: «человек, благосклонно воспринимающий комплименты, козел по определению. Ему поют оды, а он молчит, размышляет, насколько справедливы слова. Козел!..»

Да и вообще, обычно был, как всегда, прямолинеен и самокритичен Леонид Алексеевич, это все – …ходьба налево: я мог снимать фильм, а мог и не снимать. У меня нет хобби, которое могло бы меня развлечь, но чем-то ведь заниматься надо… Поэтому я и царапаю бумагу… Вообще, нашей кинематографической бедности нахлебался досыта, говорил он о бюджете, выделенном на «баловство».

Современники считали, что первый и, к огромному сожалению, последний авторский фильм Филатова стал крупным событием в российской культурной жизни «смутного времени». Как признавали авторитетные кинокритики из когорты «шестидесятников», это было «отважное, наотмашь бьющее свидетельство того, что мы-таки живы и нас не так легко ввергнуть в привычное, десятилетиями насаждавшееся состояние испуга и летаргии». Филатов объяснился в любви к коллегам по собачьей профессии. И сказал при этом все, что он о них думает, без злости и без фиги в кармане.

И все же Леонид Алексеевич не удержался и, что называется, вывернул душу наизнанку: «Это фильм о том, что люди, каждый из нас, носят в себе человека… Есть минуты, есть верховные часы, когда человек обязан стать человеком, и в нас проявляется ощущение достоинства: «Я живу один раз, и что мне все на свете начальники, плевать я на них хотел. Я умру с легкими, полными воздуха, а не так, как они мне предлагают: сползти к безымянной могиле. Жизнь уникальна, она все-таки подарок божий, а не Советской власти или правящей партии. И подчиняюсь я только Господу Богу, а не им, с их идеями, доктринами, укладами и всем прочим».

Уж кому-кому, как не соратнику Филатова по таганскому актерскому цеху, тонкому литератору и режиссеру Вениамину Смехову было дано объективно оценить работу коллеги! «Ленечка замечательно, сердечно написал, – говорил он радиослушателям «Эха Москвы». – Он не писал славу одному режиссеру и бесславие другому, он писал о веществе актерского механизма, об актерах, которые одновременно святые и предатели. Люди чести и трансформации, и вместе с тем проститутки по роду деятельности, функционально… Пришел один режиссер, они поют ему славу, пришел другой, они зависят от него и так далее. Это мучительно, но это такая комбинация нашей профессии…»