Самая лучшая сказка Леонида Филатова

«История с назначением к нам… Эфроса и последовавшая за ним цепь трагических событий. Некоторые артисты в знак протеста ушли из «Таганки» только потому, что не имели возможности сопротивляться административной воле, – с неутолимой болью в сердце, как на исповеди, не раз рассказывал об этом печальном и знаменательном факте в многострадальной биографии «Таганки» Леонид Филатов. – И дело, конечно, не в Анатолии Васильевиче, который сам по себе был замечательным человеком, талантливым режиссером. А в том, что в его назначении фактически была воплощена «оккупационная» воля начальства, делавшего все, чтобы закрыть сцену Любимова. Театр пережил тяжелые годы…»

«Анатолия Васильевича могли бы внести в театр на руках… Если б только он пришел по-другому… Актеры очень доверчивы, их легко обмануть, но даже этим чиновники не озаботились. Замечательного режиссера «спустили сверху» – как инструкцию… И при этом все ощетинились. Хотя одновременно было его и жалко».

Но по околотеатральной Москве зашелестели листочки машинописных злющих эпиграмм:

Ты слышал новость на Таганке?
Там Эфроса ввезли на танке!
Такой позор! Такой конфуз!
Таганку съел Рязанский ТЮЗ!

«Сверхзадача» бюрократов-иезуитов была такова: столкнуть лбами самый политизированный и «занозистый» театр, на который никак не находилось управы, с самым аполитичным, «эстетуизированным» (если можно так выразиться), но столь же чуждым властям режиссером. Авось они с аппетитом «сожрут» друг друга без всякой соли.

Есть смысл напомнить: один из лучших режиссеров той, советской эпохи, Анатолий Эфрос пришел на Таганку в самый тяжкий период, когда ее создатель и бессменный художественный руководитель Юрий Любимов был изгнан из страны и лишен гражданства. Театр был в руинах. Эфрос тогда сам как раз переживал драму в своем Театре на Малой Бронной, ему некуда было деться. Но он хотел работать. Думал, что сумеет найти общий язык с актерами, с которыми еще в 1976 году (кстати, по предложению Любимова) сделал замечательный спектакль на Таганке – «Вишневый сад». Но крепко ошибся.

Как бы оправдываясь, Эфрос позже говорил: «Вообще, художнику не надо бояться менять свою жизнь. Нельзя очень стабильно жить. Актеры, если они сидят на своих местах долго и крепко, обрастают ремеслом, обрастают даже определенным кругом приятелей, который им все прощает. Они становятся спокойными, их ничто не тревожит, они даже не боятся провала. А вообще надо бояться провала. Нельзя делать спектакли наверняка, уж лучше опыт, который неизвестно чем кончится».

С позицией нового главного режиссера спорили, с ним не соглашались. Тот же Вениамин Смехов, Алла Демидова и, разумеется, Леонид Филатов.

«Приход Эфроса, – считал Леонид Алексеевич, – был тогда чем-то вроде секретной операции, дуплета, разыгранного руководящими органами. Они надумали таким способом разделаться и с Любимовым, и с Эфросом, и с театром, показать, что власть в их руках, что это они распоряжаются искусством. Нас заставили играть в политику, а точнее, всех поставили вне этики. Наверное, будь мы чуть мудрее, взрослее, мы постарались бы понять положение Эфроса и поберечь его, не уходить из театра, потому что этим мы как бы во всеуслышание объявили его приход на место Любимова неэтичным. В этом была правда, но если бы знать, что он на краю…»

А новый главный режиссер от политики был далек, как пятилетний мальчик, а посему неспешно ходил со свитой по закоулкам «Таганки» и искренне сокрушался, качая седой головой: «Особая атмосфера театра нарушена. Это проходной двор, коридор, часто неотапливаемый – ну как в нем сохранить ощущение храма? Это давно не храм…»

На одном из первых же сборов труппы Анатолий Васильевич мягко, но решительно заявил: «Прошлый сезон был не слишком удачен». По окончании этого обязательного и малоприятного «мероприятия» он пометил в своих записных книжках: «Когда собрание кончилось, я был совершенно разбит. У меня осталось такое чувство, будто я выпустил вожжи, и телега покатилась куда-то без управления…» Так оно, в сущности, и было.

А в своем кругу после очередной репетиции он не сдержал чувств и в сердцах обронил гордую фразу: «Люди не прощают тем, кто выше их, чище и талантливей».

«Эфрос был гений, – ни в коем случае не отрицал Филатов, – кумир нашей юности. Его приход в театр был его трагедией. Я ушел не от него, а из безлюбимовского театра… Хотя как режиссера очень любил. Любил такой любовью, понимая, что он номер один. Даже по сравнению с Петровичем нашим.