Самая лучшая сказка Леонида Филатова

В определении творческого потенциала театра Андрей Вознесенский высказывался, как всегда, изысканно метафорично: «Блистательные актеры ее («Таганки». – Ю. С.) ренессансно одарены – поэты, композиторы, прозаики…»

В общем, в дураках оставались те, кто с пеной у рта доказывал, что любимовский театр – театр марионеток, театр без актеров. Нет, тут скорее была своеобразная таганская артистическая республика. Дураки же на Таганке попросту не приживались, а те, кто все-таки оставался в надежде затеряться в тени кулис, – попросту лишались «гражданства».

Актер пишущий был для «Таганки» делом обыденным. Но вот актер немузыкальный – вопиющим исключением из существующих правил. Филатов был, пожалуй, единственным в труппе непоющим актером. «У меня нет слуха, – объяснял он. – Правда, я рискнул напеть две песни Булата Окуджавы в… картине «Из жизни начальника уголовного розыска», старательно перед этим их заучив (на что ушла уйма времени). Надеюсь, это не только первый, но и последний случай в моей певческой биографии». Лукавил Леонид Алексеевич, что, мол, не оправдал «надежд». Ну, а как же быть с кинолентами «Последняя полоса препятствий», «Грачи» или с таганским спектаклем «Товарищ, верь…», где ему пришлось петь вместе с Золотухиным и Дыховичным? И как петь!.. Хотя, как грозил сам Филатов, подождите же, я вас буду еще гнать до забора своим исполнением!..

Верный товарищ Филатова по жизни, однокашник по «Щуке» Владимир Качан с ностальгией вновь и вновь вспоминал, какой бешеной популярностью в театрально-цирковой, студенческой среде (и не только) пользовались его песни на стихи Леонида. «Кажется, мы с Филатовым даже стеснялись слегка того успеха… Песня «Оранжевый кот» стала в какой-то степени народной, чем-то вроде городского студенческого фольклора… Некоторые наши песни мало того что стали жить своей жизнью без родителей, но даже обросли своими легендами, что, конечно, для родителей и почетно, и приятно, и… опять-таки смешно».

К пятидесятилетию Филатова, в 1996 году, усилиями Качана удалось выпустить песенный альбом на стихи юбиляра все с тем же названием «Оранжевый кот». В предисловии к альбому их друг юности Михаил Задорнов написал: «Сегодня артисты и торгуют, и становятся пошляками в угоду «большинству». Ни Володя, ни Леня никогда до этого не унижались. Леня никогда не писал стихи по заказу, Володя никогда не сочинял музыку на стихи, которые ему не нравились. Ни тот, ни другой никогда не меняли взглядов из-за денег. Это значит, что они очень талантливые люди… Я горжусь дружбой с Володей и Леней».

«Неполное» музыкальное образование Леонида Алексеевича по мере возможностей пыталась компенсировать жена. Зря, что ли, ей с самим Высоцким в свое время доводилось петь! Тот же Качан рассказывал, как Нина учила Леонида в ноты петь любимую мелодию Фрэнсиса Лея из французского фильма-легенды «Мужчина и женщина». У Филатова такие смешные ноты получались, но они все равно настойчиво пытались напевать на два голоса.

Когда «гром грянул» над Филатовым и он стал инвалидом, то никаких планов на будущее не строил. Друзья видели, что некоторое время он был даже в растерянности, не зная, чем заниматься дальше. Качан убеждал друга: «Тебе дана жизнь для того, чтобы ты писал. Ты живешь, ты будешь жить, пока пишешь. Говорил я пафосно и, может быть, не все правильно. Но это был толчок, энергетический стимул. И он сел за работу».

А потом взял и четким своим почерком, почти печатными буквами обозначил завет себе на всю оставшуюся жизнь:

Вставай, артист,
Ты не имеешь права
Скончаться, не дождаться криков «Браво!».
Вставай, артист,
Ты – профессионал,
Ты не умрешь,
Не доиграв финал.

Филатов позже объяснял свое тогдашнее настроение и подавленное состояние: «Чем-то я должен был заниматься по судьбе. Но попадал все время рядом, не в точку… Какими-то участками мозга я еще держался, но это больше походило на думающий бамбук… Мозг быстро привыкает, что самое плохое позади, но далеко заглядывать вперед не дает. Постепенно приноравливаешься к жизни. Когда чуть оклемался, начал работать… Это были «Три апельсина». Сначала придумывал, в мозгу прокручивал, запоминал. А когда домой привезли, стал жене через пень-колоду наговаривать своим… инсультным языком, смазывая согласные и окончания слов…» Даже ночью, случалось, будил: «Записывай!» У самого-то рука ходуном ходила, как у Николая Островского. Чему только нужда не научит: Солженицын целую пьесу в стихах сочинил в уме, пока в тюрьме сидел.

Хотя, самокритично признавал автор, пьеска, конечно же, получилась не лучшая, но переписывать ее – грех. Это как дневник, там много попутно пережитого.