Она брела по дому, почти не глядя по сторонам. Несмотря на окружающие чудеса больше всего девушке сейчас хотелось забиться в какую-нибудь щелочку потемнее и завыть тихонечко, чтобы поплакать и пожаловаться на ужасы сегодняшнего дня. И тогда они может быть уйдут. Но пока что стоит прикрыть глаза, как перед ними встают то залитая кровью палуба погребальной ладьи, то мертвые глаза кормилицы Олафа, то убийственно-прекрасные драконы, то медленно оседающий на палубу Рин, то черное проклятие, угнездившееся у него в груди, то неласковая встреча новой родни…
— За сегодняшний день я пережила больше чем иные за десять лет, — справляясь с дурнотой Лита прислонилась к стене. — Но ведь и хорошего было много: спасение, радость полета, Рин… Я обязательно вылечу его. А еще найду и накажу обнаглевшую ведьму, которая творит свои черные дела в этом необыкновенном каменном городе, застроенном смешными домиками.
Она постояла еще немного, глубоко дыша и успокаиваясь, а потом продолжила свой путь, обещание стать Аэрину самой лучшей женой заставляло Мелиту идти вперед.
Глава шестая
— Задерживаетесь, любезнейшая, — возница успел разгрузить платформу и теперь подбоченившись смотрел на Литу. — Я уж давно управился, а вас все нет и нет! И хозяина тоже нет! — он замолчал, уставившись на девушку в ожидании ответа. — И вообще, — поняв, что разговаривать с ним не собираются, мужик решил рубить правду-матку, — не с того вы, барышня, начали! Разве можно со ссоры семейную жизнь начинать, а? Увели сына у матери, опозорили достойную женщину. Эх, да что говорить! Не повезло бедному Рину, беду вы ему принесли!
— Как твое имя? — наконец отмерла Мелита.
— Зачем вам? — напрягся скандалист. — Жаловаться…
— И правда зачем? — задумчиво переспросила травница. — Ты сделал свою работу, а теперь уходи.
— Я-то уйду, но вы попомните — Каменец чужаков не любит!
— Ступай, — отмахнулась девушка и, глядя в спину уходящему. — Не полюбят, им же хуже, а мне спокойнее.
Она задумчиво посмотрела на гору пожитков, громоздящуюся посреди двора, с тоской вспомнила отчий дом, полный любящих родственников и расторопных слуг, и подняла первый тюк с мягкой рухлядью.
— Ну ты и щеголь, муж мой, — раскладывая вещи в шкафу, отдувалась Лита через полчаса. — У меня и то одежи меньше. Было меньше, — поправилась она. — А сейчас и вовсе ничего не осталось, — снова вздохнула. — Ничего, наживу.
— Хозяева! Есть кто дома?
С улицы раздался звонкий голос, и Мелита поспешила к окну. Посреди двора топтался мальчишка лет двенадцати.
— Иду, — аданка помахала ему рукой.
— Я тут эта, — едва завидя Литу, затараторил парнишка. — Мамка велела еды вам отнести. Вот.
— Спасибо, — тепло улыбнулась девушка. — Так значит ты сын Ниаля и Севары?
— Ну, — настороженно шмыгнул носом мальчишка. — А ты ринова жена, из-за которой он из дома ушел?
— Получается, что так.
— Ты красивая, — подумав, вынес вердикт отрок. — Хотя я от Аримы и без жены бы утек. Ладно, некогда мне. Вот держи мать сама готовила.
— Спасибо. Ты извини, что отдариться пока нечем.
— Ничего, — важно кивнул безымянный ниалев сын. — Мы с понятием. Пока, хозяйка. Бывай!
— И тебе не хворать, — Лита помахала забавному мальчишке и отправилась кормить мужа.
Севара оказалась прекрасной кулинаркой, к тому же женщина сообразила прислать пищу, подходящую раненому. Тут был душистый куриный бульон, какое-то воздушное запеченное блюдо из рубленого мяса, тушеные протертые овощи.
— На меня явно не рассчитывали, — горько усмехнулась целительница. — И это лучшие из встреченных в Сардаре людей. Ладно, — тряхнула она головой, отгоняя неприятные мысли, — они вообще не обязаны помогать. Так что, как говорил Учитель: 'Прежде всего думай о благе больного. Только тогда он подумает о тебе хорошо.' Эти воспоминания словно якорь удерживали ее, помогая сохранить спокойствие и собранность.
— Рин, просыпайся, — пристроив поднос на маленький столик, негромко позвала девушка. — Пора ужинать, соня.
— Севара приходила? — открыл глаза раненый.
— Ее сын, — подсовывая мужу под спину подушку, ответила Лита. — Забавный мальчишка, основательный такой.
— Это он просто стеснялся тебя, — Рин вооружился ложкой. — А вообще-то Стейн — тот еще сорванец, озорной словно скальный львенок.