Самая младшая Эдда (СИ)

Но ведь это неправда, подумал он вдруг. Мама сердилась на него, как и все любящие мамы сердятся на своих детей. Сердилась, когда они с Локи дрались, сердилась, когда он слишком задавался, сердилась, когда он не слушался ее и куролесил по всему замку, залезая во все самые опасные места.

Локи?

Замок?

Детство?

Он отстранился от матери и внимательно посмотрел в ее безмятежные глаза.

- Как ты, мой милый? – спросила она, но он уже не мог успокоиться.

Мать никогда бы не сказала, что его мечты – чепуха.

Чепуха только то, что он не может вспомнить, о ком эти его мечты и надежды.

Чепуха, что нужен только покой, а тепло надежды не нужно. Чепуха все, о чем он думал все это утро, чепуха, что он выскочил, думая только о тишине снаружи и внутри, вот это все чепуха, так быть не должна и не может.

- Хорошо, – ответил он медленно, но она покачала головой.

- Что-то тревожит тебя, – произнесла она осторожно. – Я же твоя мама, я вижу. Что случилось?

Тревожит, конечно. Но он имеет право на эту тревогу.

Видимо, все эти мысли отразились на его лице, потому что она обеспокоенно коснулась его лица, и он тотчас отшатнулся.

- Кто ты? – прошептал он в ужасе.

Она широко распахнула глаза.

- Я – твоя мать, Тор, я…

- Моя мать…

Он вдруг побелел.

- Мама погибла, – выдавил он.

Он вспомнил, он вспомнил, как хоронили его мать, как ладья с ее телом отплывала все ближе к горизонту, как она вспыхнула ярко, когда ее коснулась огненная стрела, как она упала с края Асгарда.

Асгард!!! Вот где шуршало платье матери по каменным полам!

Тора вдруг пронзила острая боль.

- Ты – ненастоящая, потому что мать мертва и никогда не вернется, – проговорил он, и голос его дрогнул.

- Успокойся, Тор, давай поговорим…

- Нет, – он скинул с себя ее руку, сделал несколько шагов назад. – Не говори мне успокоиться, потому что…

Потому что твое спокойствие неестественно, потому что это спокойствие мертвеца.

Комок в его груди разрастался с каждой секундой, будто обжигая его, заливая горячим светом.

Он не может успокоиться, потому что он надеется жить и увидеть

Увидеть Валькирию!

Он широко распахнул глаза и сделал резкий глубокий вдох.

- Брунгильда, – выдохнул он ее странное и смешное имя. – Валькирия.

- Что?

Голос Фригги звучал совсем не мягко. В нем появились железные злые нотки, и Тор отступил от нее на несколько шагов назад. По лицу Фригги будто пошла трещина. Снег под ботинками Тора уже не светился желтым – он наливался красным, будто бы окровавился.

Фригга протянула к нему руку, но он отскочил.

- Не прикасайся.

И он вскинул свою руку в ожидании секиры, и тут существо – кем бы оно ни было – бросилось на него.

Но он боялся ударить в ответ, потому что оно все еще было в обличье матери, и он отпрыгнул, еще, развернулся и бросился к кораблю, а оно не отставало не на миг, но наоборот – будто бы появлялось сразу за ним, перед ним, со всех сторон, и он даже не понимал, куда бежать.

Секира коснулась его руки, и он ударил ее наотмашь, и существо взвизгнуло и потеряло всякое обличие, упало на землю и слилось со снегом, растворилось в нем.

И Тора оглушило так, что он упал на колени.

Все мысли и чувства повседневности вернулись обратно и накатили такой волной, что он не смог устоять на ногах.

Где Локи и Хильда?

Почему они все еще здесь?

Почему он не звонил Валькирии ни вечером, ни с утра?

Вот же черт!

Он вскочил, немного пошатываясь. Неясно, что это было, – галлюцинации, существа, магия? Но надо спасать остальных.

Он бросился в ту сторону, где видел Локи.

Локи разговаривал с отцом.

Они словно наверстывали все упущенное за эти годы. Локи говорил о своих переживаниях, даже самых никчемных, чувствуя, как все сказанное тотчас улетучивается, растворяется, исчезает и оказывается таким далеким и неважным, что его охватывало настоящее счастье – надо же, бывает так, что тебя ничего не разрывает, не грызет, не убивает изнутри. Он даже не мог в это поверить. Раньше всегда рассуждения о счастье приводили его в ступор – неужели люди могут просто просыпаться с хорошим настроением, с силами что-то делать, с причинами просыпаться?

А сегодня он наконец проснулся не только потому, что его организм отдохнул достаточно, о и потому, что ему хотелось проснуться, хотелось нового дня.

Хотелось поговорить с отцом. Он не думал, о чем, зачем и почему ему этого хочется. Просто хотелось.

Он и сам удивился легкости, с которой встал с кровати и вышел на улицу, легкости, с которой теперь вздымалась его грудь. Это было так непривычно, что страшно было поверить.

Ему было хорошо, действительно хорошо, так хорошо, как уже не было долгое, очень долгое время.

Но не могло же быть все так просто.

Эта мысль звенела тревожной ноткой на фоне всего его хорошего самочувствия, на фоне его разговора с отцом.

Он не помнил, почему, но точно знал, что так хорошо все не бывает. Он смутно помнил, что когда-то проходил через что-то чудовищно страшное, и оно не давала ему покоя, даже теперь, когда это все закончилось, и он нашел свой покой.

Чего же такого он ждет? Почему не может жить спокойно?

Он не помнил.