Самая настоящая Золушка

Морозов закашливается, и на мгновение мне чудится, что где-то на заднем фоне слышны торопливые шаги. Какой-то всхлип — и тишина в трубке.

Что-то неприятно щекочет слева, под ребрами.

Противное предчувствие.

Скользкий шепот в затылок: «Тебе не выбраться».

Я дрожащими пальцами снова и снова набираю номер Морозова, но он не отвечает. Гудки убегают в пустоту, и чем больше я стараюсь, тем длиннее и злее паузы между ними.

Я практически не помню, как оказываюсь в такси, как называю адрес — на автомате, практически без участия мозга — как расплачиваюсь с водителем, как он кричит вслед, что я дала слишком много. Забегаю в модную высотку, где расположены офисы Кирилла.

Забегаю к нему в приемную, странно пустую, хоть обычно секретарша караулит его и днем и, кажется, даже ночью.

Влетаю в кабинет.

И натыкаюсь на… себя саму.

Первую секунду мне кажется, что я все-таки схожу с ума.

Медленно, необратимо, как лавина с гор, мое несчастное сознание все-таки срывается и катится в пропасть. Кажется, я даже слышу, как мысли опасливо шушукаются в совершенно пустой голове.

Как такое может быть?

Я протягиваю руку, цепляясь за самую логическую связь: это просто зеркало. Я смотрю на саму себя, это же очевидно. И логично. И спасет меня от какого-то дикого пространственно-временного парадокса, где в одно время и в одном месте столкнулись две ипостаси меня.

Но передо мной ничего нет — только пустота. Да и Кирилл, который стоит с другой стороны стола и рассеянно потирает ладонью лоб, точно не похож на галлюцинацию или путешественника во времени.

И самое важное: он точно так же с удивлением смотрит на меня.

— Что…

«Другая Я» пару раз по-рыбьи открывает и закрывает рот.

С ней что-то не так.

Когда первый шок проходит, я начинаю замечать детали. Возможно, если бы мы столкнулись на улице, случайно и на секунду, я бы охотнее поверила даже в клона, чем в то, что кому-то очень сильно понадобилось притворяться мной. Я бы не обратила внимания на тонкости, какие-то очень интимные штрихи, которые не могут знать посторонние. Даже муж, которого я люблю без памяти.

У меня есть дефект. Тот, который всегда заставляет немного улыбаться на сторону, зажимая правый уголок рта, чтобы прикрыть немного деформированный «клык». Он не кривой и не косой, скорее, надуманный мной минус, чем реальный повод прикрывать улыбку ладонью. Но я крайне редко улыбаюсь так, чтобы это было заметно. И уж точно не при посторонних.

А та, другая Я, улыбается. Широко, как будто даже приветливо.

— Привет, Юль, — говорит она совершенно моей же интонацией. — Мы должны были встретиться на улице, разве нет?

— Нет, — машинально отвечаю я.

Она издевается?

Те же волосы, та же прическа, даже такой же блеск для губ.

Джинсы, какие я бы и сама выбрала в магазине, удобные ботинки на рельефной высокой подошве, чтобы добавить мне роста рядом с высоким Кириллом. Даже свитер, как у меня, хоть он привезен…

Стоп.

Назад.

На быстрой перемотке.

Цвет волос, прическа, одежда. Как у меня, но не мои.

Кроме свитера. Он мой.

Вернее, такой точно, как тот, что я надевала буквально на прошлой неделе и абсолютно уверена, что он и сейчас лежит на третьей сверху полке стеллажа в моей безразмерной гардеробной в нашем с Кириллом доме. Я абсолютно в этом уверена.

— Катя? — Кирилл переводит взгляд то на меня, то на нее. Как-то подавленно прикрывает глаза, снова смотрит на каждую и снова закрывает. Прикладывает ладони к вискам. — Блядь. Я… совсем крышей поехал? Золушка, скажи мне.

— Помнишь, ты говорил, что кто-то сводит тебя с ума?

Я с разбега, сама от себя не ожидая подобной прыти, налетаю на притворщицу и буквально валю ее на стол. До ее громкого крика, когда позвоночник чуть не переламывается надвое, встречаясь с гильотиной острого края стола. Второй рукой, пока змея выкручивается и сучит ногами, что есть силы хватаю ее за волосы, задираю голову, разворачиваю — и с размаху впечатываю в столешницу. До ее визга. И еще разок, пока из смятого носа не разлетаются вязкие алые брызги. «Клон» еще пытается сопротивляться, но я дополняю первые удары третьим, испытывая дикий азарт и желание посмотреть, с какого удара лопнет ее проклятый череп.

Я — плохая девочка Катя.

Я нужна для вот такой грязной работы, чтобы выжила та, которая родилась совсем недавно и еще слишком невинна, чтобы с особой циничностью давить мразь тяжелыми сапогами.

— Хватит, хватит! — орет «клон», пытаясь прикрыться от меня ладонями. — Хватит, дура больная! Ты же меня убьешь!

С удовольствием давлю ее рожу, наслаждаясь потеками темной крови на столешницу. Хочется, чтобы, когда гадина уберет свою рожу, на твердой породе полированного дерева осталась вмятина с ее профилем.

— Обязательно убью, если не перестанешь скулить, Юленька.

— Отпусти! — продолжает поскуливать она, но я снова сгребаю ее за волосы и с силой швыряю в кресло.

Когда у человека аффект, он может удерживать бетонную плиту, если от этого зависит жизнь его ребенка. Он может пройти босиком по огню и не почувствовать боли, может просто делать то, что необходимо, пока не иссякнет адреналин.

У меня аффект.